Дочь болотного царя - Карен Дионне

Я изумилась не меньше. Эта история была совсем не похожа на отцовские.

– Хельга и жрец скакали через густой лес, через пшеничные поля и непроходимую чащу, – продолжал Кусто. – И там, ближе к вечеру, они наткнулись на разбойников. «Где ты взял такую красавицу?» – закричали они, схватив лошадь под уздцы и стащив всадников на землю. Жрецу нечем было защищаться, разве что ножом, который он забрал у Хельги, и он принялся размахивать им. Один из разбойников занес топор, но жрец отскочил, и удар обрушился на шею лошади, так что кровь забила фонтаном и животное рухнуло на землю. В этот момент Хельга как будто очнулась от глубокого сна. Она бросилась к умирающему животному. Священник попытался прикрыть ее собой, но новый удар пришелся ему по голове. Кровь и мозги брызнули во все стороны, и он замертво свалился на землю. Тогда разбойники поймали Хельгу, скрутив ее белые руки и обхватив за тонкую талию, но в этот момент солнце закатилось, и, как только его последний луч погас, она снова превратилась в жабу. Бледно-зеленый рот растянулся до самых ушей, руки ее стали тонкими и липкими, а ладони превратились в перепончатые лапы. Увидев перед собой отвратительное чудовище, разбойники тут же отпустили ее.

– Жабы не…

Калипсо прижала палец к губам.

– Полная луна поднялась, – продолжил Кусто, – и засияла над миром во всем своем сверкающем великолепии. Бедная безобразная жаба выползла из зарослей. Она застыла перед трупом христианского жреца и тушей убитой лошади и посмотрела на них глазами, полными слез. Из груди ее вырвалось тихое кваканье, похожее на всхлипывания ребенка.

– Как видишь, ее злая натура была сильна, – сказала Калипсо, – но добрая оказалась сильнее. Вот чему учит эта история. Позволишь ли ты победить своей доброй натуре? Заберешь свою маму отсюда?

Я кивнула. Мои ноги онемели из-за того, что я долго сидела на них. Мы поднялись, потянулись и пошли на кухню, чтобы забрать с крючка у двери мамину куртку, а еще ее ботинки, шапку и перчатки.

– Мы уходим? – спросила мама, когда мы положили всю ее зимнюю одежду на кровать.

– Уходим, – подтвердила я.

Калипсо обняла маму за плечи и помогла ей подняться и сесть. Кусто снял ее ноги с постели. Я опустилась на колени и обула ее, а затем вдела ее здоровую руку в рукав куртки и застегнула куртку поверх повязки.

– Ты можешь встать?

– Я попробую.

Она схватилась правой рукой за кровать и оттолкнулась. Не получилось. Я закинула ее руку себе на плечи, обняла ее за талию и подняла на ноги. Она покачнулась, но устояла.

– Нужно спешить, – сказала я.

Если отец не подстрелил оленя, его не будет еще несколько часов. Но если все-таки подстрелил, то он вернется гораздо раньше.

Я помогла маме дойти до кухни. Она так ослабела! Я не представляла, как нам удастся взгромоздить ее на снегоход. Впрочем, ей я об этом не сказала.

– Прости, Хелена, – выдохнула она. Лицо у нее было белым. – Мне нужно передохнуть. Хотя бы минутку.

Я хотела сказать ей, что она сможет отдохнуть, когда сядет на снегоход, и что отец, вероятно, уже идет домой, и каждая минута промедления может стать решающей, но я не хотела ее пугать и выдвинула стул.

– Будь здесь. Я сейчас вернусь.

Как будто она могла куда-то уйти без нашей помощи.

Мы с Кусто и Калипсо остановились на крыльце и осмотрели двор. Никаких признаков отца.

– Ты ведь все понимаешь? – спросил Кусто, когда мы сошли со ступенек и двинулись через двор к дровяному сараю. – Ты знаешь, что тебе нужно сделать? Жрец пожертвовал собой, чтобы спасти Хельгу.

– Ты должна спастись и спасти свою мать, – кивнула Калипсо. – Охотник сказал бы тебе об этом, если бы мог.

Мы остановились в дверях. В дровяном сарае воняло, как из пасти вендиго. Пахло мочой и дерьмом, смертью и разложением. Сломанная рука Охотника раздулась и почернела. Его рубашка была порвана, а грудь так испачкана кровью и гноем, что я уже не могла прочитать слова, которые вырезал отец. Его голова свесилась набок, а дыхание было поверхностным и рваным.

Я вошла внутрь. Мне хотелось поблагодарить Охотника за то, что он сделал для мамы и для меня. За то, что он привез сюда снегоход, на котором мы теперь могли покинуть болото, за то, что дал мне возможность вернуть мать в семью, за то, что рассказал правду о моих собственных родителях.

Я позвала его. Но не по имени, которое дал ему отец; я произнесла его настоящее имя.

Он не ответил.

Я оглянулась на дверной проход. Кусто и Калипсо кивнули. По щекам Калипсо текли слезы.

Я снова подумала о том, что отец сделает с Охотником, когда вернется и обнаружит, что мы с мамой пропали, и вытащила нож из чехла.

Я помнила, что близко наклоняться нельзя.

Дождь прекратился, и я пытаюсь понять, можно ли этим воспользоваться. Я понимаю, как жалко это звучит. Наверное, потому что именно так я себя и чувствую. Отец убил четырех человек за двадцать четыре часа. И если я не соображу, как его остановить, мой муж станет пятым.

Мы менее чем в миле от моего дома. Впереди только бобровый пруд. За ним лежат болотистые земли и травяной лужок, соприкасающийся с границами нашего участка, а затем – плетеный забор из проволоки, охраняющий мою семью от хищников.

Я иду впереди. Отец шагает сзади, держа меня под прицелом моего же «магнума». Пистолеты, которые он взял у мертвых охранников, торчат у него из-за пояса. Я иду так медленно, как только могу. Но все равно недостаточно медленно. Я уже сто раз обдумала все варианты, но это не заняло много времени, потому что вариантов было мало. Не получится свернуть не в ту сторону и увести отца от моего дома, потому что он точно знает, где я живу. Не получится одолеть его в рукопашную и отобрать один из трех пистолетов, потому что я в наручниках и ранена.

Есть только один вариант, который более-менее осуществим. Эта тропа лежит на краю высокого обрыва. Внизу бежит ручей, впадающий в бобровый пруд. Как только мы доберемся до более-менее чистого места, я прыгну с обрыва. Это должно быть место с крутым склоном, откуда я просто упаду вниз, и когда отец увидит меня, неподвижно лежащую в ручье, он решит, что я расшиблась и не в состоянии подняться, а может, даже мертва, и пойдет дальше без меня.

Нырять вниз головой с обрыва с простреленным плечом будет больно. Очень больно. Но, если я хочу обмануть отца, падение должно выглядеть реалистично. Внушительно и драматично. С реальной дозой риска и угрозой смерти. Отец ничего не заподозрит, потому что не сумеет себе представить, как можно пожертвовать собой ради семьи.

Может показаться нелогичным то, что я собираюсь притворяться мертвой на дне обрыва, пока отец приближается к моему дому, но, по-моему, это единственный способ оторваться от него.

Оленья тропа, по которой мы движемся, огибает болотистые земли за моим домом. Как только отец пропадет из поля зрения, я перейду ручей, заберусь обратно на склон, пересеку болото с нижней стороны бобрового пруда, сделаю круг, вернусь на оленью тропу и устрою засаду, а когда появится отец, поступлю так, как должно. Я не хочу причинять ему боль, но он сам виноват. Он изменил правила игры, когда ранил меня. Теперь правил нет.