Ардагаст и братство тьмы - Дмитрий Баринов

Внезапно рядом с лицом Пери просвистел и вонзился в дерево кремнёвый нож. Пермяк оглянулся, схватился за меч. Под елью скорчился израненный безголовец. Ноги его были перебиты, одна рука отрублена и наскоро перетянута жгутом. Плюясь кровью, он выкрикнул несколько слов и затих навсегда. Слова те были злой, грязной бранью, понятной всем пермякам. А ещё было среди них слово «арья».

— Это — наши родичи. И мы могли бы сейчас быть такими, если бы ваши предки не покорились арьям, — тихо сказал Кудым.

— Сарматы — потомки арьев. Что же мы, зря защищаем племя от сарматов? — почесал бороду в раздумье Перя. — А тех за что арьи загнали под землю?

— Верно, было за что, если арьев вёл сам Солнечный Всадник, что бережёт справедливость в этом мире. Наши предки научились от арьев сеять хлеб, разводить скотину, узнали Огненную Правду. А сарматы... Был бы среди их царей хоть один такой, как Ардагаст! А то ведь только и умеют что грабить да хлебать вино и кумыс после набегов...

— Да хоть бы арьи и зря обидели предков этих незнаемых! Что же, за это всем людям мстить? Забыли небось, какие арьи из себя были. Одну только злобу сберегли.

— Свобода — великое благо. Но стоит ли ради неё терять человеческий облик? — проговорил с ветки Аристей.

У расщелины в скале над бурным Щугором сидела с унылым лицом простоволосая крючконосая старуха в тёмной одежде. Рядом на камне устроилась девушка с распущенными светлыми волосами, в белом коротком кафтане и штанах, заправленных в сапожки, с луком и колчаном через плечо. Беззаботно посмеиваясь, девушка подтачивала стрелы точилом в серебряной оковке.

— Хороши родичи, — ворчала старая женщина. — Набросились скопом на старуху: и сестрица моя Лада, и дядя твой Даждьбог, ещё и ты, Девана.

— Я? — Девушка подняла на неё невинный взгляд. — Я же не богиня войны, как ты, тётушка. Моё дело — охота, леса, зверушки... И вообще никто из нас тебя тут не трогал — ни старую, ни молодую, ни зрелую. Это же были наши образы из света. Ведь ты, тётушка, света не любишь, даже лунного.

— Образы? По-твоему, я, старая ведьма, морока распознать не могу?

— Ну, мы ведь в своих образах всегда хоть немножко, а воплощаемся. Если, например, тебя, тётя, на доске нарисуют, чтобы молиться. Или — плеваться...

— Всё смеётесь, молодые... А того не понимаете, что сейчас позволили смертным над богиней глумиться. Это уж не вы, они мне мешок какой-то дряни на голову высыпали. А среди них два грека есть. Раззвонят по всему югу, как одолели ужасную Артемиду-Гекату, Диану трёхликую... тебя то есть, — ехидно прищурилась старуха.

— Ну уж нет! Диана, Артемида — это я. А Геката, владычица теней — ты. Вот и забери себе всякую нечисть ночную. А у нас с прадедом Велесом люди ночью света просят. Недаром твои ведьмы норовят месяц с неба украсть, чтобы их злым чарам не мешал... И как ты додумалась незнаемых выпустить? Ладно, сейчас осень, солнца не видно, а летом, даже весной они были бы как слепые котята.

— До весны привыкли бы к свету...

— И натворили бы до весны такого... А потом бы их всё равно разбили. Ну кто с такими, что всех людей ненавидят, надолго соединится?

— Ну и пусть бы разбили. Лишь бы нагнали они на смертных страху божьего. Надолго. На века! — хитро подмигнула старуха.

— Не божьего, а Чернобожьего. Это вы с дядюшкой ничего хорошего людям даром не делаете, только злое.

Вот вам и нужно их в страхе держать. — Девушка встала, спрятала стрелы, свистнула ждавших под скалой троих собак. — Побегу я на север. Пригоню хоть оленей тундренным печорцам. Незнаемые всю дичь по Усе перебили и распугали.

— Нашла для кого стараться! — фыркнула старуха. — Печорцы тебе не молятся и не знают о тебе.

— Зато знают росы. Они на север идут, а печорцы — им друзья.

Зашло солнце, и тьма опустилась на лес, заваленный трупами людей и нелюдей. У костра на берегу Подчерья под раскидистой елью собрались волхвы и волхвини. Здесь же были Сигвульф и оба грека. Старая Потось пристраивала на огонь котёл, чтобы сварить пельменей. Аристей, восседая на ветке ели, говорил:

— Вы видите, сколь не правы считающие солнечный свет благим, а лунный — злым. Ведь только соединив эти два света, мы смогли одолеть трёхликую богиню.

— Однако оборотни опаснее всего в полнолуние. Тогда сила луны заставляет их превращаться в зверей и идти убивать, — сказал Сигвульф.

— У вас, немцев, может быть и так, — возразил Волх. — А я сам волколак и знаю: оборотить человека или самому оборотиться можно в любой день, если только знаешь как. Это ваши вервольфы, как попадутся, врут: не мог-де не убивать, час такой пришёл.

— Какое там полнолуние! — поддержала мужа Милана. — Злые ведьмы опаснее всего, когда луны вовсе нет. А в полнолуние любое дело лучше делать, это все знают.

— В Египте считают, наоборот, что солнце — это злой Сет, а луна — благой Озирис, — заметил Хилиарх.

Аристей возмущённо взмахнул крыльями:

— Это мнение не египетских жрецов, а александрийских греков-недоучек. Назвать Солнце злом для египтянина — величайшее кощунство. Сет — это жара, засуха, бездолье, это гибель. А Озирис — это влага и жизнь.

— Чтобы наслать засуху, ведуны призывают не Даждьбога, а Змея, что всю воду выпивает. Урожай не от солнца пропадает, а от того, что ни облаков, ни дождей, — сказала Лютица.

— Свет един, и един огонь, — заговорил Вышата, протянув руки к пламени костра. — В солнце, луне и звёздах, в очаге, на жертвеннике и в этом костре. Жрецы арьев учили: Митра — бог не только солнца, но и луны, и звёзд. Раньше солнца восходит он над Золотой горой, когда небо на востоке начинает светлеть. Он никогда не спит, и мириадом очей всё видит даже ночью.

— Да, Мир-сусне-хум мир объезжает и днём, и ночью, всё видит, никакое зло от него не укроется, — кивнул Зорни-шаман.

— Огонь един в солнце и в молнии, — продолжал Вышата, достав священную секиру. — На этой секире — знаки Солнца и Молнии, и она поразит любого злого духа. Метать молнии могут и Даждьбог, и Ярила.

— Мир един. Возникает он из огня и вновь исходит в огонь. Так учил Гераклит из Эфеса, — вдохновенно произнёс Хилиарх.

— Этому его учили персидские маги, а их — жрецы арьев. Я же это знал ещё в Экзампее, от жрецов Солнца, — тихо заметил Вышата.

Этот обычный костёр из трескучих еловых веток с закипающим на нём котелком сплачивал их всех, как святыня жрецов. Сейчас они ещё больше чувствовали себя воинами одной святой рати, не дающей Тьме поглотить земной мир. Воцарившееся было благоговейное молчание нарушила Потось. Высыпая пельмени в котелок, она небрежно произнесла:

— Мы всё это знали и без вас, мужчин. Всякий свет и огонь — от Золотой Бабы, Матери Мира. Она — во всём.

— Да, — кивнула Лютица. — Лада, Великая Богиня — во всех трёх мирах. Мировой Дуб, что растёт от преисподней до неба, был прежде всех времён. Она — душа этого дуба.