Лебедь Белая - Олег Велесов

– Дядька Малюта!

– Ступай, не кори себя.

Старик улыбался. Мы уже прощались с ним однажды, и теперь он снова бросал меня в воду, а сам торопился к сходням. И пусть сейчас он произносил другие слова, но слышала я всё то же: Беги, девка!

И я побежала. Медленно, словно во сне, не оглядываясь. Сухач и Поганко держали меня за руки и едва не силой волокли за собой. Вот уже и грива, о которой говорил Гореслав. Мы поднялись по травянистому склону, впереди Добрыня, за спиной тётка Бабура. Ключница дышала тяжело, натужно, тихонько жаловалась на больные ноги. Я подумала, что вечером надо припарки ей сделать, снять боль… Позади зазвенело железо, эхом прокатился по небу долгий крик. Сухач нервно оглянулся, а я закрыла уши и принялась шёпотом уверять себя, что это мне показалось, что на самом деле это степной орёл углядел с высоты неосторожного зайца и… Кого я обманываю!

Я остановилась. Надо вернуться. Надо обязательно вернуться! Им нужна я. Ромей меня заберёт, а Гореслава не тронет…

Сухач вдруг дёрнул меня за ворот да как закричит:

– Я тебя в плен взял!

В плен? В какой плен? Я замотала головой, не понимая, о чём он, а когда слова его достигли моего разума, разозлилась. Скрутила ему руки и приложила мордой о землю.

– Ты совсем дурной? Я дочь богатыря, я с пелёнок ухваткам воинским обучена. А ты меня в плен берёшь? Ну, право, иной раз хоть не только о еде думай.

Он заелозил, заскулил, начал обещать мне каких-то мухоморов, отравить, наверное, грозился, но я знаю, как с мухоморами и прочей заразой обращаться, так что не испугалась, а ещё сильнее выкрутила ему руку.

– Мухомор… Мухомор…

– Да что ты заладил…

– Мухомор велел ромею тебя отдать… чтоб договориться… когда в порубе сидели… Больно-о-о!

Он зарыдал, а я начала понимать, что мухомор – это не гриб, а человек, и что он тоже за мной охоту устроил. А Сухач, стало быть, его подсыл. Вот же червяк поганый! Одну пшёнку с нами ел, одни сухари грыз, перинкой стелился. Как после этого людям верить? Я сказала Поганку, чтоб нёс верёвку, мол, повесим сейчас этого негодяя. Сказала не серьёзно, да и деревьев поблизости не было, но Сухач зарыдал громче, поверил в мои угрозы. То-то же! Я подождала, пока ему совсем страшно станет, а потом сделала предложение.

– Поступим так… Слышишь меня? Я никому не скажу, чего ты сейчас учудил, а за это будешь все мои приказы выполнять, покуда до дому не доберёмся. Понял?

– Понял, понял!

– Ну, живи тогда.

Я отпустила его руку. Некоторое время он ныл, косился на меня, поглаживал локоть, но вёл себя прилично. Поганко притащил-таки верёвку – где он, душа доверчивая, её нашёл? – и даже петлю смастерил, но я сказала, что необходимости в этом больше нет, и мы двинулись дальше.

Я задышала ровнее. Эта маленькая оказия не то чтобы меня успокоила и расставила всё по местам, но подтолкнула к разумным размышлениям. Утром я с дури да от обиды решила, что Гореслав меня совсем не любит, что я опять себе всё напридумывала, вновь размечталась, принялась разглядывать счастье, которого и нет вовсе. Но всё не так. Сейчас я поняла, что Гореслав потому меня прогнал, чтоб я ромею не досталась. Он для того там и бьётся, а с ним дядька Малюта и вся их маленькая дружина, чтоб я дальше жила, а стало быть, ночью ничего мне не привиделось: Гореслав и есть тот муж, с которым я детей растить готова. Вот как получается!

Но тогда я помочь ему должна. Если не могу сама, тогда к богам надо обратиться. Они всегда на стороне правых, а мы правы, надо только показать им нашу правду.

Я упала на колени, подняла лицо к небу и зашептала:

– Боги Светлые, оглянитесь: вот он стоит перед вами муж праведный Гореслав. Посмотри на него, господине Перун. Обрати взор свой на гридя храброго, ибо в храбрости его есть слава твоя. Мать Сва-Слава, тебе пою песнь эту. Несёшь ты на крылах своих счастье людское, кинь крупицу ему на плечи, себе на спасение. Тебе, Великий Род, кланяюсь, молю тебя и заклинаю: поделись с ним силою предков, и станет его сила твоею силою…

Я долго молилась, а Дажьбог внимал мне с высоты, но молчал. Боги редко с людьми разговаривают, а когда говорят, то слышать их могут лишь очень немногие, избранные, такие, как деда Боян или бабка моя. Но никого из них рядом не было и никто не мог сказать, что же Боги Светлые мне отвечают.

Сухач сидел поодаль, жевал травинку, на мои молитвы ему было до самого дна морского. Я подумала, что всё-таки надо ему шею свернуть, но он вдруг медленно поднялся, травинка выпала изо рта, а рука потянулась вперёд.

– Глянь…

Я повернула голову. Слева, как и обещал Гореслав, жидкой лентой вился лесок, я бы даже сказала: подлесок. Местным лесам до наших дебрей, как мне до Сварги. Но не это главное. Вдоль опушки, может быть в одной версте от нас, шли люди. Сложно было разобрать, кто они такие. Я встала, приложила ладонь ко лбу. Тётка Бабура тоже подслеповато прищурилась, хотя с её глазами, как и с ногами, в походы лучше не ходить. Однако именно она сказала первой:

– Не иначе дружина чья…

По мере того, как люди приближались, становилось понятно, что это воинский отряд. Бородатые мужи с закинутыми за спины щитами и с копьями в руках шли споро, будто опоздать куда-то боялись. Впереди вышагивал высокий старец в волчьем плаще и с посохом, а рядом – рядом огромного роста воин. Статный, седоголовый. Широкие плечи облиты кольчужным железом, на поясе боевой топор. Я вгляделась и обмерла…

Батюшка! Я вскрикнула и опрометью кинулась к нему. Он тоже меня заметил, закричал: Славушка! – и бросился навстречу. Как же хорошо почувствовать силу отцовских объятий! Батюшка сжал меня, я уткнулась ему лицом в грудь и заплакала. Как же хорошо… Я повторяла бесконечно: батюшка, батюшка, – а он гладил меня по голове и слегка покачивал, как на руках в детстве, когда спать укладывал.

Подошёл деда Боян, сказал:

– Слава Волоху… И ты, Бабура, здесь? Успели, – и повторил с облегчением. – Успели.

Нас обступили дружинники, многие были мне знакомы: мужи и парни из нашей деревни, из соседних, те, кого я не единожды в дверь выбрасывала. Все они откликнулись на призыв батюшки идти за тридевять земель вызволять его нерадивую дочь из рук разбойников. Вторка из Снегирей щерился на меня щербатым ртом. Это я ему зуб выбила, а он всё равно пошёл. Как же я им благодарна. Каждый норовил подойти ко мне, похлопать по плечу, потрепать по щеке, убедиться, что цела я. А Дажьбог взирал на нас с верхотуры и радовался.

Батюшка, наконец, выпустил меня из рук, сказал:

– Ну, пора в обратный путь. Вот уж мать обрадуется, да и бабка вся испереживалась.

Дружинники загалдели, подняли щиты на плечи, Сухач в улыбке расплылся, и только я растеряно повела головой.

– Подождите, – остановила я отца, – как обратно? Батюшка, там Гореслав с ромеем бьётся. За меня бьётся! Надо выручать его. Деда Боян…