Изгнанники Темногорья - Лада Кутузова

Приш и Мёнгере начали рассказывать наперебой.

Глеб сел.

– Вроде ничего, – сказал он, – голова только немного кружится.

Он попытался встать, но не смог. Поднялся, опираясь на друзей. Мёнгере с тревогой глядела на него.

– Ты как? – спросила она.

– Прихожу в себя, – с трудом ответил он.

Его язык заплетался, точно после укуса пустынной змейки. Мёнгере во время казней наблюдала за приговоренными: сначала они теряли речь, затем каменели мышцы лица, под конец наступал паралич конечностей. Через десять минут человек умирал. Достаточно быстрая и безболезненная смерть.

Глеб глубоко вздохнул:

– Вроде отошел.

Он попробовал идти. Ноги дрожали, но ему удалось сделать несколько шагов, а после правая ступня подвернулась. Мёнгере подставила плечо, Глеб оперся на нее.

– Теперь знаю, что в старости тебя можно будет брать на прогулки вместо трости, – пошутил он.

Мёнгере отвела глаза: никакой совместной старости у них не будет. Лишь бы Глеб об этом не догадывался.

Глеб уткнулся губами в ее макушку.

– От твоих волос пахнет фиалками, – сообщил он.

– Это из-за жидкого мыла, – ответила Мёнгере.

– Мне кажется, ты сама как фиалка в серебряной оправе.

От его слов Мёнгере хотелось расплакаться. Глеб передохнул и отправился дальше. Вскоре его шаг сделался тверд, он даже забрал свой рюкзак у Приша. Казалось, о случившемся можно забыть.

Но Мёнгере следила: Глеб осунулся, глаза потеряли блеск, несколько раз он украдкой вытер со лба пот. Да и останавливались они на отдых чаще. В шесть вечера путники разбили палатку. Глеб не помогал, силы его покинули. Поел и сразу же заснул.

Мёнгере обнимала его и сквозь спальник ощущала холод, идущий от любимого. Словно он промерз насквозь. Если бы она могла, отдала бы часть своего тепла. Мёнгере не заметила, как заснула. Всю ночь ей снились беспокойные сны, а утром обнаружилось, что у Глеба отнялась левая рука.

Глеб попытался отшутиться, что всё остальное у него работает, но Приш тоже взволновался. Он переложил часть вещей из рюкзака Глеба к себе, оставив тому самое легкое. Теперь Глеб едва брел, часто садился отдыхать, дышал со свистом. Таблетки не помогали. В груди Мёнгере поселился страх, похожий на бабочку, которую поймал паук.

Вечером Приш выразил надежду, что к утру Глебу полегчает, но не сбылось – начала неметь левая нога. К тому же на щеке проступил морозный узор. Мёнгере тщетно дышала на него, тот не таял. А Глеб смотрел на нее с такой нежностью.

– Всё будет хорошо, – сказал он, – ведь я люблю тебя.

Мёнгере хотелось плакать, но она сдерживалась.

Приш не знал, как помочь. Сейчас он еще больше напоминал Хухэ: такой же беспомощный. Молчит всё время, что на него не похоже. Весь день они вели Глеба под руки, часть вещей пришлось оставить – слишком тяжело. После обеда – Глеб отказался от еды – Приш залез на дерево и крикнул оттуда: «Деревня!». В Мёнгере ожила надежда: может, там им помогут?

До деревни они добрались, когда уже стемнело. Под конец Глеба пришлось тащить на себе – отказала вторая нога. Лицо наполовину заледенело, он перестал говорить. Мёнгере кинулась к первому же дому и забарабанила в дверь:

– Помогите! Нашему другу плохо.

Дверь отворил мужчина, за его спиной потрескивал огонь. Он бросил взгляд на путников, а потом велел:

– Убирайтесь!

И захлопнул дверь.

Мёнгере металась от одного дома к другому, но им везде отказывали. Однажды ее чуть не ударили, она успела отскочить. Вскоре на улице собралась толпа, в воздухе просвистел камень.

– Убирайтесь! – второй камень упал совсем рядом с путниками. – Нам не нужны проблемы из-за проклятия.

Следующий камень оставил след на ее лице, рядом со шрамом. Мёнгере яростно закричала в ответ:

– Неправда! Мы не прокляты. Наш друг попал в беду.

Вперед выступил мужчина:

– На нем проклятье. Разве не видишь отметины на его лице? Вам лучше уйти.

И Мёнгере сдалась. Вдвоем с Пришем они потащили Глеба прочь.

Толпа следовала за путниками, пока жители не убедились, что те покинули деревню. Мёнгере судорожно вздрагивала: слезы хотели прорваться и никак не могли. Ярость душила ее. Почему, почему она могла пожалеть других? А у этих не нашлось капли сочувствия? Трясутся за свое благополучие.

Она стерла кровь со щеки. На волосах Глеба проступил иней, Приш смахнул его. До утра Глеб может не дожить, от этих мыслей Мёнгере лихорадило, будто она подхватила болезнь от Глеба.

– Там дом, – указал Приш куда-то вбок.

Мёнгере замотала головой: хватит! Она не вынесет, если их прогонят еще и отсюда.

– Я сбегаю, – сообщил Приш и унесся.

Мёнгере опустила Глеба, она не могла его удержать. Приша не было долго. Наконец он вернулся.

– Там бабка одна в доме, глухая. Еле достучался. Пошли.

Они еле доволокли Глеба до дома, тот весь окоченел. Мёнгере подхватила его за ноги, а Приш ухватился под мышками, чтобы втащить Поэта в дом. По указу хозяйки они положили Глеба на скамейку, подвинутую к очагу. Женщина подошла к нему. Темное лицо, изрезанное морщинами, седые волосы, убранные под платок. На вид хозяйке дома было за восемьдесят.

Хозяйка разглядывала Приша, а Мёнгере – ее. Невысокая, сухонькая, в длинном темном платье. Спина сгорблена, руки похожи на лапы птиц – такие же скрюченные. На шее висят амулеты на кожаных ремешках: глаз, вырезанный на деревянном кругляше, коготь животного, какой-то мешочек. Левое запястье перевязано красной шерстяной ниткой. От хозяйки пахло травами и старостью.

Старуха осмотрела Глеба.

– Умирает, – сообщила она. – Сегодняшнюю ночь не переживет.

Женщина произносила слова слишком громко. Мёнгере хотела попросить ее говорить потише, чтобы Глеб не слышал, но сообразила, что это из-за глухоты.

– Нам сказали, что это проклятье, – ответила она.

Старуха кивнула:

– Так и есть. Это ледяная бомба. Лежит она себе и лежит, может сотни лет прождать. И когда находит нужного человека, взрывается и в него попадает. И тогда он становится ледяной бомбой и ждет своего часа.

Мёнгере села возле Глеба.

– А почему вы не испугались? – спросила она.

– Проклятья-то? Так чего его пугаться? Оно же для определенного человека, не для всех.

Старуха разлила по кружкам какую-то жидкость и добавила:

– А на деревенских не серчайте. Боятся они. За благополучие трясутся. Так что простите их. Из-за хорошей жизни стали равнодушными.