Варварские нашествия на Европу. Германский натиск - Люсьен Мюссе

В Африке, Галлии и Британии они были наиболее ощутимы. Там в зависимости от социального уровня они облекались в несколько разных форм. На вершине — аристократия, которая замыкается на своей малой родине или ставит привязанность к региону выше верноподданических чувств по отношению к Риму. Этот феномен имеет свои эмоциональные и литературные аспекты, которые известны лучше, а также институциональные (только итальянцы продолжают заседать в римском Сенате, а сенаторская карьера уже не перемещает молодых аристократов из конца в конец средиземноморского мира) и политические стороны.

Муниципальная аристократия оставалась более восприимчивой к центробежным тенденциям, чем сенаторы, завоевание Рима ее не занимало, и интересы ее оставались чисто локальными. Это была питательная среда для армо-риканского и британского движения, природу и связи которого хорошо разглядел греческий историк Зосим: «Вся Арморика и другие провинции Галлии, подражая британцам, отвергают римские власти». Она часто прислушивалась к голосу честолюбивых туземных вождей — мавров или бриттов, — которые предлагали ей свою руку. Прозябание мало пугало ее, лишь бы это было подальше от налогов.

В не полностью управляемых и оккупированных областях — например, на возвышенных алжирских плато или на западе Британии — появились племенные вожди, готовые выступить против власти Империи. Некоторые были настоящими сепаратистами, вроде мавра Гилдона в Африке в 396–398 гг. Большинство же, меньшего калибра, стремилось лишь к тому, чтобы получить или узурпировать власть по римскому образцу, начиная с rex gentium Maurorum et Romanorum (правителя родов мавров и римлян) в Мавритании и заканчивая галлом, который заносчиво присвоил титул protector (защитник)[254].

В целом эти центробежные движения были скорее консервативными, чем революционными. Речь шла о «самосохранении» в широком смысле слова, о противодействии крушению и бессилию власти, а не о настоящем сепаратизме. Они не были порождены «нацией» мавров или «нацией» армориканцев. Долговременная кристаллизация осуществлялась только в рамках варварских королевств, а не городов или автономных племен.

В конце концов, самым разрушительным и, ненамеренно, самым революционным из всех начинаний V и VI вв. стала реконкиста Юстиниана. Только она вылилась в подлинные социальные коловращения, разрушение Рима и исчезновение сенаторского класса в большей части Италии. Таково было следствие упорства византийских армий, всегда недостаточно многочисленных для настоящей победы, проведших в боевых действиях двадцать лет. То, что пощадила стратегия военачальников Юстиниана, пало жертвой отчаянного сопротивления готов[255]. В Африке итог был менее бедственным. Однако, несмотря на энергичные усилия, например, Соломона, византийские наместники не смогли помешать ситуации ухудшаться в том же темпе, что и при вандалах, если не быстрее под напором берберских кочевников.

Помимо текстов, следовало бы начать, в узких региональных рамках, целое исследование о возможных разрушительных факторах, явных симптомах обнищания и первых признаках восстановления безопасности.

А. Оден, например, убедительно показал, что перемещение античного поселения Lugdunum (Лиона) с возвышенности Фурвьер на берега Соны было вызвано не вмешательством варваров, а нестабильностью, связанной с появлением багаудов, которые повреждали акведуки, инициировавших антиобщественное поведение очистителей сточных канав (бедствие, знакомое нашим городам!), и сделали невозможным водоснабжение кварталов, находящихся на возвышенности[256]. Спуск Рима с Семи холмов к берегам Тибра и Марсову полю также был связан с разрушением акведуков во время готских войн. Напротив, каким замечательным признаком возвращения порядка стало восстановление арен в Париже и Суассоне сыновьями Хлодвига или амфитеатра в Павии Аталарихом[257]!

Таким образом, можно обозначить более точные контуры этого смутного периода и, конечно, отметить, что в большинстве случаев он начался еще до великих варварских прорывов и прекратился сравнительно скоро после возникновения новых королевств. Можно приблизительно определить границы островков спокойствия и зон смятения: начиная с V в. социальная история Запада распадается на ряд региональных историй, развивавшихся в очень неравномерном ритме. И повинны в этом не только варвары.

Что собственно представляли собой германские «народы» эпохи нашествий? Некоторые изначально выглядят очень сплоченными ячейками, но не слишком многочисленными; другие походят на большие конфедерации, каждое мгновение готовые расшириться, впитав в себя других варваров, или распасться. Существовали и всевозможные промежуточные формы. В Германии природа эволюции этих Stamme (племен) стала предметом многочисленных исследований[258].

На процесс Stammesbildung (образования племен) влияли самые разные факторы: социологические (общность предков, брачные связи), религиозные (единство в культовом отношении), юридические (сходство правовых обычаев), географические (местопребывание), лингвистические (особенности диалекта), но чаще всего определяющим являлся политический фактор. Почти все народы, участвовавшие в дележе Империи, имели в качестве объединяющего начала наследственную королевскую власть. Разумеется, она не была их изначальной особенностью: в Германии Тацита, как и в Галлии Цезаря, насчитывалось немало «республиканских» народов; монархическое устройство преобладало только на Востоке. Борьба с Римом и дележ трофеев благоприятствовали власти королей; избежали ее только отдельные народы, так и оставшиеся на заднем плане, например саксы (которые обзавелись королями только после высадки в Британии).

У германцев королевская власть носила двойственный характер, сакральный и военный, а соотношение этих элементов варьировалось в зависимости от народа. Готские и англосаксонские династии, как впоследствии шведские и норвежские, считались происходящими от богов; а у франков и лангобардов они скорее были военными, однако повсюду королевская власть сохраняет оттенок сверхъестественности (известно, какое значение придавалось длинным волосам Меровингов[259]).

Сплоченность Stamme (племени) демонстрирует самые удивительные вариации. Сознание этнического единства может сохраняться при любом географическом разделении, как у герулов[260]. И напротив, крупные народы растворялись за несколько лет, почти не оставляя следов, как это случилось с вандалами и остготами под ударами Юстиниана, или, на более низком уровне, с гепидами и скирами, а до них почти со всеми народами, упоминаемыми Тацитом. Как разрешить это противоречие? Здесь можно усмотреть две истины. Прежде всего конфедерации народов, особенно самые крупные, живут ровно столько, сколько им удается достигать успеха; неоднократные неудачи влекут за собой распад и исчезновение названия, а составляющие их племена вновь обретают свободу или входят в другие группировки. Затем все эти народы одинаково напоминают астрономическую туманность: ядро сохраняет прочную приверженность национальному названию и королевской династии, в то время как внешние пласты, присоединившиеся в ходе исторического развития, обладают меньшей сплоченностью. Ядро, по причине ограниченности его размера, сравнительно несложно уничтожить, но пока оно сопротивляется, «этническое» сознание не ослабевает.