Остаточная деформация - Катерина Терешкевич

Умница Аннабель сделала что смогла, оттеснив Франека от камеры голо, но поздно, процесс пошёл. Служба психологического комфорта переключилась на круглосуточный режим, и всё равно не справлялась. Уровень тревожности общества впервые за пятьсот лет шатался между оранжевым и красным.

— А знаешь, что самое поразительное?

Габриэль послушно покачал головой, мол, понятия не имеет.

— Ни одному из них никогда не грозила реальная опасность. Они просто не знают, что это такое. Откуда это в них? Генетическая память, что ли?

Габриэль невольно раздвинул губы в улыбке.

«В них».

Ник уже не считает себя гелом. И Габриэля не считает. Интересно, насколько он прав?

Напичканные фототканью и биокристаллами честолюбцы, играющие в свои игры. Элита, считающая себя выше обывателей с их головидиками, мозговой дурью, тошными псевдосектами, модой на ручных колибри… Избранные, улучшенные, перепрошитые, почти неуязвимые интриганы. Ведающие, решающие, планирующие на сотни лет вперёд. Те, кого Аве считает стержнем Гелио.

А стоит разок тряхнуть этих избранных — и лезет, как солома из дырявого мешка, всё то же самое. Те же пороки, та же безответственность. Страх и растерянность.

Та же слабость.

Габриэль невольно потянул руку к горлу. Незамедлительно получил по пальцам.

— Не трожь, — строго напомнил Ник. Он поправил распяленный на тончайших лучинках почти готовый имплантат. — Сейчас закрою дырку, тогда трожь. Завтра закончу.

Он, немузыкально мурлыча, свёл края бескровной раны, чиркнул молекулярной липучкой, формируя тончайший белый шрам. Будто застегнул куртку. Габриэль не удержался и таки потрогал сухой, безболезненный шов.

— Знаешь, Трубач, — Ник ненатурально ухмыльнулся, — тебе лучше поспать несколько часов. От греха первородного подальше.

Глаза Габриэля расширились, он протестующе вскинул руку, но здесь, в башне Улучшений, всё слушалось не его, а Ника. Даже обычные массажные лежанки слушались Ника. Под лопаткой коротко кольнуло. Вкрадчивая одурь просочилась в голову немедленно, словно сквозняк — в щель под дверью.

— Я на твоей стороне, Габи. — Ник неторопливо поднялся, встряхнул уставшими от напряжения руками. — Как и твой… твой отец. И нам важно, чтобы ты не наворотил больше, чем наворочено. Спи. Мы найдём того недоумка, который привёл йорна на Гелио. До завтра, Трубач.

Он ушёл, а Габриэль сильно, с вывертом ущипнул себя за руку. Он знал, что это поможет на несколько секунд, не более, но надо было собраться с мыслями, прежде чем муть накроет окончательно. Понять, когда и как он утратил контроль над происходящим — почему-то это казалось чрезвычайно важным именно сейчас.

Боль оказалась слабой и далёкой, будто щипал не собственную кожу, а положенный на неё сверху кусок мяса. Ложная боль, и не помогла ни на щепочку.

Он попробовал подняться рывком, но только вяло шевельнулся.

— Здравствуй, Габи, — сказала наползающая муть. Голос был знаком, но не вспомнить уже. — Я не приводил йорнов на Гелио. В отличие от тебя.

В мути вспыхнули две зелёные звезды — и всё провалилось в какой-то беспросветный колодец.

***

— Мои действия не выходили за пределы рекомендованного Биллем, и я не понимаю, что вы…

Нижняя губа Рафаила надменно вздёрнута, но чуть заметно подрагивает. Он отчаянно трусит, но старается держать лицо. Михаэль удивлён, что пока это чиновному дураку удаётся. А ведь допрос — беседа, простите, только беседа! — длится уже минут сорок. Предыдущий собеседник сломался через пятнадцать (устаревшие, но годные наносхемы, высокочистые проводники, отработанный осмий). А Рафаэль, глядишь, и весь час протянет, строя непонимающие гримасы.

Только вот у Михаэля терпения не больше, чем на сорок минут.

Он сгребает в кулак модный хитон на груди гела, которому едва достаёт до плеча. Резко дёргает, так, чтобы модельное лицо «византийский стиль» оказывается на одном уровне с его сморщенной, как сушёная смоква, физиономией.

Михаэль прекрасно знает, какое впечатление производит его улыбка, и улыбается в гладкую маску как можно шире (до упора, чтобы кожа на скулах потрескивала от натяжения). Теперь губа второго куратора энергетики Гелио отвисает как надо.

— Мне с Бабилонской башни наплевать, куда и кого ты любишь драть, говнюк, — ровно, почти дружелюбно говорит Михаэль, не заботясь, как поймут слово «говнюк». — Мне надо знать, что ты отдал Штефану за незарегистрированную экскурсию в ветвь по ангельскому пропуску. Здесь и сейчас надо знать, понимаешь? Пока он не пустил эту штуку в ход и не спалил полгорода, чудило ты неприятное.

Неприятное чудило слабо трепыхается, но тут же скисает.

— Списанный сетевой зонд, — чуть слышно бормочет, опуская глаза. — Нерабочий.

— У него заработал, — задумчиво отзывается Михаэль. Больше не нужно ломать голову, каким образом получилась «поломка энергоконтура» в доме Пети. Но вряд ли с этой штукой можно устроить что-то масштабное (пакостное — можно).

Он разжимает пальцы, позволяя чудиле выпрямиться. Но улавливает еле заметный выдох облегчения и хватает опять.

Кто сказал, что экскурсия была одна?! А за вторую наверняка попросили больше.

— Что ещё? — шипит в перекошенную, уже далёкую от канонической красоты личину. — Что ещё, йорнов ты сын?..

Рафаэль говорит ещё тише, почти на грани разборчивости, но у Михаэля идеальный слух.

Сырое фотоволокно. Святые… ёжики. Десять фунтов сырца. Для чел… гел… для существа, которое смогло собрать по узелку, по винтику полноценную мобильную биолабу, это миллион возможностей. И есть одна — самая скверная возможность. Пропуск Штефана аннулирован, но если сырец…

— Ты не просто дурак. Ты анацефал. Я прослежу, чтобы тебя не взяли даже в кружок по разведению махровых орхидей.

Он что-то белькочет вслед, индюк сдувшийся, но Михаэлю он уже неинтересен.

— Салли, — на ходу рычит Михаэль в браслет связи, — Салли, что хочешь делай, но чтобы через пять минут возле Здания стояло не меньше дюжины… Из хронопорта всех выкинуть, никого не пускать! Плевать на визу Габриэля, Салли. И на Авессалома в купе с Советом. Их тоже не пускать! Не ослышался. Всё слишком серьёзно.

Он по-прежнему не знает ни мотивов, ни целей Штефана, но теперь хотя бы представляет возможности.

***

— Я сделал, как ты попросил, — Ник почти рухнул в плетёное кресло. — Но объясняться с Габи, когда он проснётся, будешь сам.

— Спасибо, Ник. — Авессалом устал не меньше, но ему нельзя подавать вида. Когда-то Ник называл его учителем, недолго, правда, но плетёное кресло он занимает по праву. — Столько всего навалилось…

— И сколько ещё разгребать, — в тон ему добавил Ник. — Судя по некоторым признакам, Габриэль вложил в разгребаемую кучу немало. И хорошо бы сейчас решить, что с этим делать.

История с Даниилом пока не получила широкой огласки. Старый лис Михель наверняка постарается обыграть её с наибольшей для себя пользой. Интересно даже, чего затребует. Но даже это сейчас не главное.