Все, кроме правды - Джиллиан Макаллистер

– Нет, – ответила я, не до конца понимая, о чем он, – все кажется совсем неправильным.

– У нас с Кейт сейчас тоже не ладно, – вздохнул Мез.

Он со стуком поставил лейку и стал возиться со скользкими мешочками удобрений.

– Знаю.

– Я перешел черту. Она меня не простила. Это было… наверное, со смертью вашей мамы стало тяжело.

– Знаю. Это очень непросто. Смерть все усложняет.

– Это точно.

– Так какую черту ты перешел?

– Она говорит, что я на нее поднял руку.

Я слышала в его голосе сомнение. Так вот почему она его не простила.

– А ты поднял?

– Нет. Мы просто ссорились. По поводу школ, политики. Глупо это было. Я, наверное, был слишком самодовольным.

– Так что же ты сделал?

– Не знаю. Кричал много.

– Гм.

Однажды «Скорая» привезла женщину, избитую своим партнером. Она посмотрела на меня – один глаз заплыл начинающимся кровоподтеком, и сказала: «Мужчины не понимают, каково это – все время находиться в присутствии человека, которого боишься».

– Крик тоже можно считать насилием, – сказала я. – Особенно когда кричит только один и другого не слушает.

Мез пожал плечами.

Мне бы тоже невозможно было так жить, подумала я. Может, я глупая или много из себя строю. Слишком высокие стандарты.

– Мы женаты, – заметил он кратко.

Странно было узнать, что мой зять так вспыльчив. Он не слышал и не понимал, что нельзя кричать на женщину. И Кейт тоже не без недостатков. Она его дразнила, провоцировала ссоры – я сама это видела. Они не были идеальной парой, между ними имелись трещины. И кто мог знать, долго ли это партнерство продлится? Умеем ли мы вообще успешно общаться? Вряд ли. Я поежилась как от холода, в гараже стоял запах почвы для грибов. У всех у нас все наперекосяк.

– Дай ей передохнуть, – предложила я. – Она только что рассталась с делом всей своей жизни.

– У нее отлично получилось. Она радоваться должна, что так хорошо вышло.

Я только посмотрела на него. Тут скрипнула дверная ручка.

Это вернулась Кейт, она сегодня пришла пораньше. На ней была спортивная форма, на голове пропотевшая повязка. Вот такой она для меня всегда и останется. В обычной одежде и с распущенными волосами Кейт выглядела непривычно – как балерина в выходной день.

– Выиграла? – спросила я.

Кейт снова стала энергичнее с виду. Тренерская работа, видимо, ей подходила.

– Да, мои девочки выиграли.

Кейт прошла мимо Меза, не сказав ни слова, и встала рядом со мной. Протянув руку, пощупала гриб.

– Скоро урожай будем снимать. Тебе придется помочь. Только учти – у них корешки похожи на медузу.

– Нет уж, спасибо, – буркнула я.

Кейт мне улыбнулась.

– Чем намерена заниматься?

– Ныть. Скучаю без Джека.

– Знаю. – Ее неоново-розовая повязка светилась в темноте. Какое-то время Кейт помолчала. – Это же провал, правда? При всем различии отношений получилось то же самое.

– Для меня – нет. Не провал, а разбитое сердце.

– И это хуже всего, – тихо ответила Кейт.

Она сглотнула, глянув на Меза.

И тут я увидела, что, как бы ни злились они сейчас друг на друга, под их отношениями есть основа. Мез лучше других знал, как тяжело переживает Кейт свою неудачу в теннисе, хотя сам был рад окончанию ее карьеры.

У нас с Джеком этого не было. Никогда. Он ничего не знал про больного мальчика – мой самый крупный провал.

Мы не знали друг друга.

И каково это было для Кейт – признать поражение и вернуться домой? Осознать, что ей надо заняться чем-то другим. Передать эстафету и тренировать других вместо того, чтобы играть самой. Это было очень сурово для ее самооценки – как удар гильотины.

– Мой тренер по поводу неудач говорил, что просто нужно играть следующий мяч, и следующий, и следующий, пока не будет получаться лучше. Мама то же самое сказала бы. Роди ребенка, вернись в медицину – просто продолжай.

Я посмотрела на Меза, поливающего грядки, и мысленно вернулась к моменту ухода Джека.

– Уолли будет из разбитой семьи, – прошептала я.

В гараже стало так тихо, что слышно было, как вода просачивается через слои почвы, все тише и тише, потом стихает совсем.

– Разбитая семья – это какая? – спросил Мез. – В которой родители все время ругаются и никак не разойдутся? Или где мама с папой вместе никогда не жили, но оба счастливы, пусть даже с другими? Что тут разбитого?

Может быть, он прав и у Уолли все будет хорошо.

Но у меня не будет. Никогда.

Приехав домой, я сразу легла спать, хотя было еще рано. Его отсутствие – это боль, тяжесть в груди. Проверила телефон – ничего. И тут на секунду сердце сдавила тоска по маме.

Всхлипывая, я набрала сообщение «Все хреново» и отправила отцу.

«Бери пример с меня, – написал он тут же. – Научился находить в жизни положительные стороны даже в этом вашем двадцать первом веке».

Я в ответ на это слабо улыбнулась и заснула, чувствуя, как Уолли во мне крутит сальто. Мое единственное утешение – я не одинока.

Год назад

Всю ночь я обдумывала его просьбу, и она все так же мне не нравилась. Если бы это случилось спонтанно, если бы я просто не сдержалась, тогда все случившееся было бы менее значимо.

– Рейчел, – позвал он, когда я наутро вошла в его палату.

Мальчик выглядел лучше, – как искусственно выращенный цветок, расцветающий в теплице, – но я знала, что это ненадолго. Снаружи сыпал первый снег – большие рождественские снежинки. Снег шел в тот день всего несколько минут, а потом прекратился.

– Привет, – сказала я.

– Вы подумали?

Я встретила его взгляд. Волосы у него так и не отросли, голова была лысая, с легким пушком возле висков. Глаза остались прежними – кошачьими и удлиненными, но в остальном нельзя было узнать того мальчишку, что пришел на первый прием.

– Зачем тебе знать? – спросила я.

– Я должен знать.

– Ты не сможешь потом забыть этого. Оно останется с тобой навсегда. Изменит все, что ты делаешь.

– Рейч, я вас умоляю. Прямо сейчас моя жизнь не стоит того, чтобы ее проживать. И мне все равно, если консультант говорил иначе. Вы про мой рак знаете больше любого другого. И я хочу знать, что думаете вы. Скажите мне, прошу тебя. Пожалуйста, просто скажите. А то я совсем с ума схожу.