Неизвестный террорист - Ричард Фланаган

– А он мне отвечает: «А тебе никогда в голову не приходило, что ты сама, возможно, совсем эту Джину не знаешь? Может, ей приказали ни единым вздохом себя не выдавать даже перед тобой?»

Куколка никак слова подруги не прокомментировала, лишь слегка отодвинула от уха телефон. Вокруг нее звучало множество разных звуков, и теперь голос Уайлдер стал как бы просто одним из них. У нее было такое ощущение, словно это обилие звуков символизирует конец чего-то важного, начало великих сомнений. В этой разноголосице слышались и гудки автомобилей, и гудение работающих дрелей, и вопли полицейских сирен, и скрежет строительной и дорожной техники – все это были, казалось, сигналы некоего невидимого отлива, некоего подводного течения, движений которого никто не может ни понять, ни предсказать, но которому каждый должен подчиняться. Куколка чувствовала, что теряет опору, что ноги ее уже не касаются пола, что она находится целиком во власти неведомых сил, которые уже завладели ее телом и уносят его прочь.

– Джина? – услышала она голос Уайлдер. – Джина, ты еще там?

Примерно через час после того, как Уайлдер так жестоко ошиблась, приняв грубое вторжение в ее дом за свободный полет во сне, Ник Лукакис, который вследствие скандала с женой улегся спать на надувном матрасе в гостиной, решил отказаться от тщетных попыток уснуть и стал размышлять о своем неудавшемся браке. Он вдруг отчетливо понял, что больше они вместе жить не могут и он должен ее оставить. И ему показалось, что не просто важно, но абсолютно необходимо немедленно поговорить об этом с женой. Он встал и пошел наверх, в спальню, но оказалось, что жена крепко спит, лежа на боку и даже слегка похрапывая.

В эти минуты Лукакисом владела столь сильная и безнадежная потребность немедленно все переменить и больше не жить так, как они жили в последнее время, что он все же попытался разбудить жену. Хотя то, что по-прежнему казалось ему чрезвычайно важным, вдруг словно утратило способность к самовыражению, и он, глядя на спящую жену, понятия не имел, что именно мог бы сейчас ей сказать.

– Ты спишь? – тихонько спросил он, надеясь, что от звука его голоса она проснется, но, с другой стороны – и, пожалуй, куда сильней, – он надеялся, что его тихого голоса жена не расслышит и не проснется. Она не проснулась.

Ник Лукакис присел боком на краешек кровати и задумался, не зная, что делать дальше. Он сидел и вспоминал документальный фильм о большом внутреннем море на территории России; это море всегда отдавало свои жизнетворные силы людям, и люди беззастенчиво этим пользовались, пока всего за несколько лет это море не съежилось до почти полного исчезновения. Отчего-то их с женой любовь казалась Нику похожей на это море, которое выглядело неисчерпаемым и бессмертным, но в один прекрасный день попросту исчезло с лица земли. Он еще немного посидел возле спящей жены, потом наклонился над ней и шепотом ее окликнул – уж очень ему хотелось рассказать ей о том море, – и она снова ему не ответила.

В конце концов темная ночь сменилась серым рассветом, а Ник Лукакис все сидел на кровати рядом с женой, почти утратив уверенность в том, что ему так уж важно и необходимо о чем-то ей рассказать; да он толком и не помнил, что именно хотел с ней обсудить, хотя ему казалось, что сделать это нужно очень срочно. За ночь история об исчезнувшем море трансформировалась в его мозгу до такой степени, что теперь представлялась ему всего лишь легендой, и впрямь почти не имевшей для него значения. Но он все же надеялся, что вместе они, возможно, сумеют найти какие-то слова, чтобы выплеснуть наружу ту невыносимую муку, которая терзала не только его душу, но, как он подозревал, и душу его жены.

Но миновал час рассвета, наступило утро, и когда чуть позже они вновь встретились на кухне с кофейными чашками в руках, то посмотрели друг на друга как чужие и не нашли иных слов, кроме самых банальных. Ибо, как смутно догадывался Ник Лукакис, для подобных вещей и слов-то на свете, наверное, не существует – ни когда обретаешь любовь, ни когда она вдруг из твоей жизни исчезает.

Куколке все еще что-то снилось, когда телевизор вдруг включился, разбудив ее, и какая-то женщина сказала с экрана:

«В эфире ваша любимая домашняя программа «С добрым утром». И не забудьте, на этой неделе мы угощаем вас особым «континентальным завтраком».

Женщина исчезла, и по телевизору стали показывать утреннюю новостную программу 6-News, которая называлась «Заря нового дня».

«Итак, – сообщил диктор, – история о танцовщице-террористке набирает обороты».

Затем он стал комментировать очередной набор кадров, а Куколка принялась судорожно искать телевизионный пульт: она не желала больше все это слушать. Ей казалось, что если не слушать, то, может быть, все же удастся что-то придумать, найти какой-то выход. Слушать и смотреть – значит, тоже участвовать в этом безумии. Нет, она не станет ни смотреть, ни слушать всю эту чушь!

Но телевизионный пульт почему-то никак не находился, и вести из этого нового мира, в котором она больше не была Куколкой, а стала кем-то или чем-то совсем другим, продолжали вливаться ей в уши, опутывая ее паутиной неизбежного, мучительного, неотвратимого и все подминающего под себя ужаса, похожего на неумолимую сиднейскую жару, которая уже чувствовалась, наливалась силой за наглухо запечатанным окном.

«Согласно полученной нами информации, подозреваемый в терроризме Тарик-аль-Хаким был найден мертвым на одной из улиц Сиднея. В полиции полагают, что это убийство. Между тем вторая подозреваемая, сообщница Тарика-аль-Хакима, некая Джина Дэвис, известная также под кличкой Черная Вдова, до сих пор на свободе. Полиция распространила ориентировочный портрет Джины Дэвис, предположив, что она могла изменить свою внешность».

На экране появилось изображение молодой женщины, отчасти похожей на Джину, со светлыми волосами и короткой стрижкой «боб». В общем, сходство было не таким уж плохим – примерно так обычно фотография на удостоверении личности похожа на оригинал: с первого взгляда вроде бы похоже, но если начать сравнивать по-настоящему, то узнать, конечно, невозможно. И это, догадалась Куколка, весьма существенно, но почему-то данная мысль никакого успокоения ей не принесла. А диктор между тем продолжал:

«Сегодня рано утром в сиднейском пригороде Редферн был осуществлен полицейский рейд, во время которого была арестована женщина, выразившая желание помочь полиции в расследовании деятельности террористических ячеек на территории Австралии. Вскоре эта женщина, естественно, была отпущена на свободу».

Куколка поняла, что это наверняка Уайлдер, ее они отвезли в полицию, но знать об этом ей не хотелось. Ей было ясно, что теперь Уайлдер уже никогда не сможет забрать ее деньги и передать ей, но и об этом она думать не хотела. Встав с постели, она поискала телевизионный пульт на маленьком шатком столике возле сломанной настольной лампы, но не нашла, и все время, продолжая лихорадочно искать пульт, уговаривала себя: «Это же мог быть и кто-то другой, какой-нибудь настоящий террорист, скажем, кто-то из этих гребаных придурков-ливанцев вроде той тетки в парандже. А может, просто какой-то абориген – аборигенов вечно хватают и сажают в кутузку…» И от этой последней мысли ей стало как-то совсем не по себе, потому что несчастные аборигены ничуть не больше, чем Уайлдер, заслуживали преследований и угроз со стороны полиции, ибо и Уайлдер, и аборигены были абсолютно ни в чем не виноваты. Хотя кому какое дело до аборигенов? Или до таких людей, как Уайлдер, которые тоже особого значения не имеют?