Обреченность - Сергей Герман

Через несколько дней тишину станичного утра разорвали звуки трубы. Горнист играл тревогу. На площади строились сотни. В лунном свете мелькали лошади, казачьи лампасы, папахи и разномастные фуражки. В темноте раздавался тихий лязг и скрежет. Казаки прыгали в седла. Привычно вытягивали шашки из тугих ножен, чтобы в нужный момент их не заело, когда нужно было обнажить для удара.

– Хлопцы, куда это нас?

– Куда… куда… Таскать верблюда!

– Г-га-а-ах, гы-гы-ха.

Кругом хохот. Крики, лошадиное ржание, звон металла.

Командир полка на разгоряченном коне вертелся перед строем.

– Пооооолк… Поэскадроннооооо!.. Марш! – пролетела над площадью команда. Зацокотали копыта лошадей. Сотни на рысях пошли к плавням.

Блестела ледяная вода, освещаемая луной. Шуршал прошлогодний камыш, похожий на заросли леса. Конные казачьи секреты перекрыли выход из плавней. Группа разведчиков шла впереди, ставила вешки. Группы пластунов двигались следом. Одна за другой, след в след, не сворачивая ни влево, ни вправо.

Оступаться было нельзя. Можно было с головой уйти в ледяную воду или попасть в трясину. Боялись преждевременного обнаружения партизанами. Стрелять можно только с того места, где стоишь. Кругом было болото.

Больше двух часов брели в холодной воде. Уже под утро, когда промерзли до костей, увидели шалаши из камыша, дымки костров.

Дождавшись, когда подтянутся все группы, ударили по партизанам из ротных минометов, пулеметов «МГ-34».

Пулеметы отказывались стрелять из-за забитых грязью приемников. Мины, попадая в воду, не взрывались, и часть партизан, огрызаясь огнем, смогла отойти в глубь плавней. Основные базы были уничтожены, многие из партизан убиты.

Бой против партизан в плавнях стал первой боевой операцией, проведенной казаками Синегорского полка.

Через несколько дней на площади выстроился спешенный полк. Казаки стояли в разномастных советских и немецких шинелях, армейских шапках, донских папахах и с винтовками за плечами.

В начале улицы в окружении мотоциклистов показался грязный автомобиль. Затормозил, глухо рыча двигателем.

Колонна немецких мотоциклистов, растянувшись по сторонам, встала сзади, развернув пулеметы на строй казаков.

– Смиррно, равнение на средину! – Строй замер.

Из машины вышли немецкие офицеры, полковник Павлов в шинели с немецкими унтер-офицерскими петлицами.

Павлов крикнул весело, на всю площадь:

– Поздравляю вас с первой победой, донцы! Молодцы, хлопцы!

Вечером того же дня, выставив караулы и дозоры, растормошили казаки свои переметные сумы, жонки натащили еды, и пошли по рукам кувшины с ароматным и терпким донским вином. Обмывали победу, новые чины и лычки. Павлов на ночь остался в полку с казаками. Еще с вечера притащили двухрядку, и загуляли казаки. Здорово загуляли! Будто и не было никакой войны. Пили и гуляли почти до самых петухов. Плясали, так, что гудела донская земля. Казаки били с носка, бабы и девки крутили подолами. Всю ночь слышались пьяные вскрики, хрип гармони и лихой разбойничий свист.

Уже перед рассветом Павлов вышел на морозный воздух, закурил, и долго слушал, как где-то вдалеке гремят артиллерийские залпы.

В начале 1943 года Синегорский полк участвовал в оборонительных боях на Северском Донце, а затем отступил на территорию Украины. В апреле 1943 года казачьи сотни синегорцев вошли в состав 1-й Казачьей кавалерийской дивизии фон Паннвица.

* * *

Помощник начальника Управления НКВД по городу Пятигорску старший лейтенант госбезопасности Шибекин получил задание подготовить для проведения диверсионной и террористической работы в городе агентурные группы. Предстояло согласовать с руководством кандидатуры агентов, которых предстояло оставить для работы в немецком тылу.

На столе Шибекина лежало дело Тимофея Доманова. Он имел позывной «Филин» и считался надежным, перспективным агентом. То обстоятельство, что его жена, Мария Ивановна Брук, была немкой, фольксдойче, имело свои плюсы.

Мария Ивановна тоже состояла на связи как секретный сотрудник НКВД. Завербовали ее еще в 1940 году. Начальник НКВД города Пятигорска лично проверял ее лояльность и преданность советской власти.

Майор государственной безопасности Василий Михайлович Панков предпочитал это делать прямо на своем рабочем столе. Сказывались привычки, приобретенные за годы комсомольской работы в Центральном институте труда. Одно было плохо. Мария Ивановна была плохим конспиратором и, потеряв бдительность, так громко и страстно стонала, что сбегались все сотрудники управления.

На конспиративной квартире, в маленькой и темноватой комнате с задернутыми шторами, Доманова встретил человек средних лет, в военной форме. Близоруко щурясь, он вгляделся в лицо Доманова и встал, протягивая ему руку.

– Здравствуйте, товарищ Доманов. Присаживайтесь. Хотите чаю?

Его рука была теплая и влажная. Доманов незаметно вытер ладонь о скатерть.

Размешивая ложечкой сахар в стакане, Тимофей Николаевич рассеянно слушал своего куратора:

– Вы должны остаться в городе… Как только придут фашисты, вам надо будет появиться в бургомистрате… Расположить к себе. Не стесняйтесь, ругайте СССР, правительство, советскую власть.

Доманов встрепенулся:

– А товарища Сталина можно?..

– Что товарища Сталина?

– Товарища Сталина можно ругать?

Шибекин поперхнулся. Смущенно кашлянул.

– Нет. Товарища Сталина ругать воздержитесь. Расскажите немцам лучше о том, что страдали при советской власти, преследовались. Но не стоит рассказывать о своих уголовных статьях, упирайте на то, что боролись против советского строя.

Доманов в это время думал совсем о другом. Почему то вдруг вспомнилось, как несколько лет назад застал жену в кровати с собственным братом. Сашку пришлось посадить. Дурак, сам виноват. Хотя брательник, конечно, еще та шкура. Доманов вспомнил свой арест в 1934 году. Наверняка его работа, больше некому.

– Ваша задача любым способом втереться в доверие к новой власти. Выявляйте имена предателей, их домашние адреса, состав семей и прочее. Вас найдет наш связник.

Доманов смотрел мимо следователя. Опять шпионить, подглядывать, писать донесения. Неужели они не видят, что он способен на большее? Доманов вспомнил, как в 1915 году сам командующий вручал ему Георгиевский крест.

Внезапно снова вспомнилась жена. Перед его уходом она красила губы, вертя задом перед зеркалом.

«Б…дь! Наверняка побежала к этому сапожнику Ашоту, и он сейчас бьется своими волосатыми яйцами об ее голую задницу. Брошу суку! – решил Тимофей Иванович. – Вот устроюсь у немцев и брошу».

Несмотря на то что Доманов к своим 52 годам за спиной имел жизнь лукавую, мутную и путаную, воевал и за белых, и за красных, но все равно твердо верил в свою счастливую звезду.