Дикие цветы - Хэрриет Эванс

Несмотря на то что сама Дина редко посещала церковь, она заставляла Энта ходить с ней туда по большим праздникам, таким как Рождество и Вознесение Господне, и в эти дни он страшно за нее стыдился. Ее колени стучали по узкой скамье, куда она садилась, а ее мощный голос разлетался по храму, отражаясь от древних витражей. Он был красивым, низким и чистым, но пела она слишком громко, усердно чеканя слова. («Когда я поднимаааааю взор… Христианин! Зришь ли ты сию тьму на свяяяятой землееее?…»)

Викарий, преподобный Эмброуз Гоудж, был приятным человеком с подвижными бровями. Заброшенный войною из прихода Высокой церкви в Пимлико в сонное английское захолустье, жители которого еженощно боялись и свирепого нападения врага с воздуха, и немецкого вторжения на земле, он поставил перед собой серьезную задачу отвлечь умы паствы от войны любым доступным ему способом. Он уже организовал местный драматический кружок, который с аншлагом поставил «Матушку-гусыню», и теперь был полон идей относительно того, чем еще можно заняться.

Викарий очаровал Дину и принял приглашение зайти как-нибудь на чай. Энт уже давно заметил, что большинству мужчин нравится Дина, хотя и каким-то особенным образом, не так, как им, например, могла бы нравиться его мать. Они обращались с Диной на равных, и это не имело ничего общего с деликатными поцелуями ручки, которыми награждали других женщин вроде его матери. Мама вежливо смеялась над их шуточками, а потом спрашивала, скоро ли, по их мнению, пойдет дождь, или не могли бы они быть так любезны и принести побольше молока, тогда как тетя Дина не демонстрировала ничего похожего. Она заявила мистеру Хиллу, опытному адвокату и уважаемому местному историку, что верит в фей и даже видела в детстве ведьму, которая приземлилась, да, вот на эту самую крышу, – ведьму, которая унесла с собой ростки розмарина для того, чтобы приготовить из них зелье. Мистер Хилл покивал и попросил доказательств, сложив руки и внимательно выслушав, что Дина рассказала ему о случаях появления белых ведьм в Дорсете. Она, в свою очередь, попросила викария привести ей доказательства Пресуществления, на что тот только рассмеялся и сказал, что, раз ей нужны доказательства, то она упускает самую суть.

В ту Пасху на обед у них был маленький кусочек курицы, любезно предоставленный Алистером Флэтчером из Бичез. На своем большом огороде он не только выращивал овощи, но и содержал цыплят. Энт побаивался Алистера, который, хотя и казался добрым, мог вести себя жестко и бездушно. Он умел делать разные полезные вещи вроде починки воздушных змеев, и, как только они приехали, предложил им сыграть с ним в боулинг на песчаной дорожке. Но в то же время он имел неприятную манеру железной хваткой хватать тощую руку Энта и говорить тому, что неплохо бы нарастить немного мускулов, или что его бросок просто жалок. Это было неприятно, и спустя какое-то время Энт стал сторониться Флэтчера.

Как и преподобный Гоудж, Алистер был слишком стар для призыва в армию и посему сделался заядлым ополченцем. И точно так же, как преподобный Гоудж, он любил посиживать на крыльце светлыми летними вечерами перед наступлением темноты, глядя на залив и смеясь над чудными Диниными историями. Алистер изучал классическую литературу в Оксфорде, а значит, владел латинским и греческим и, как отметил Энт, мог часами болтать о местах с экзотическими, волшебными именами: Галикарнасский мавзолей, древний минарет Мечети Омейядов в Алеппо, Храм Баала в Пальмире. В такие моменты он выглядел счастливым, хотя на самом деле был человеком суровым, интересующимся серьезными вещами.

Дина, которая много лет знала семью Флэтчера, сказала, что тот не всегда был таким. Его жена умерла от гриппа несколько лет назад, и ее смерть, дети и забота о них легли на его плечи тяжким бременем. Он был очень строг с дочерью Джулией, обращаясь с ней, как с ученицей школы благородных девиц, и никуда не отпуская без сопровождения, хотя ей едва исполнилось двенадцать, и терялся перед замкнутостью сына Яна. Энт был не в восторге от обоих: Джулия раздражала его, болтая без умолку и декламируя стихи в ужасной всезнающей манере, а Йен просто пугал – его волосы стояли торчком, как щетина на зубной щетке, говорил он отрывисто и ворчливо, если вообще говорил, а глаза сверлили Энта с почти неприкрытой неприязнью.

– Никто не любит бедного Йена, – заметила как-то Дина. – У него, конечно, должны быть и хорошие стороны, но трудно понять, где они.

И тем не менее первую пару лет Алистер оставался вполне сносным соседом. А посиделки на крыльце и болтовня о несущественных вещах, не связанных с войной или детьми, подбадривали его – так считала Дина. Что же касается милого и приятного во всех отношениях викария, тот получал одинаковое удовольствие как от обсуждения деревенских слухов, так и от дискуссий о древних гробницах и осколках глиняной посуды. К тому же, по наблюдениям Энта, он был единственным человеком, который выносил приготовленное тетей Диной ужасное вино из бузины. Энт же мог слышать всех троих, лежа в своей кровати в нижней части дома, и не так боялся темноты, зная, что, если он и проснется, голоса все еще будут доноситься до его комнаты.

В те дни Энт засыпал сразу, как только его голова касалась подушки, без маджонга, так как очень уставал от учебы. Уроки, которые давала ему тетя Дина, и отдаленно не походили на занятия в его прежней школе. Английский язык они изучали по Шекспиру, и только по нему. География представляла собой ползанье по холмам в поисках бабочек и их куколок, исследование растений и разглядывание камней. А занятия историей получались самыми лучшими из всего, потому что были полны сказаний о султанах, убитых собственными сыновьями, о зачатых в инцесте сумасшедших королях с языками, длинными, как змеи, или о Марии-Антуанетте, томящейся в темнице: никаких тебе «хлебных законов» или нудных морских сражений. Ничто, что касалось жизни с Диной, не бывало нудным.

Энт посмотрел на лежавшие рядом с ним часы. Внезапно тоска по матери, которой никогда больше не будет рядом, чтобы поздравить его с днем рождения, легла на его сердце таким тяжким грузом, что он едва смог пошевелиться. Он решил, что пора вставать. Он возьмет кусок хлеба в кладовой, сходит поищет Чистюлю, часто спавшую на кухне, и возьмет ее назад в постель, вместе с хлебом и книгой. Это снова был «Хоббит» – он уже прочел его дважды.

Молча, хотя и не без труда, Тони натянул халат – тот был ему мал и пропах машинным маслом с тех пор, как Дина пыталась починить машину и использовала халат вместо тряпки. Она прополоскала его в раковине, но без особого успеха, и, хотя Энт никогда бы этого не признал, ему нравилось не забивать себе голову аккуратным складыванием одежды и прочей возней с вещами, которые всегда должны были быть только такими и никакими иначе.

Прокравшись наверх по лестнице, которая славилась своим скрипучим нравом, он вошел в гостиную и, раздвинув шторы, залюбовался видом восходящего солнца. Перламутровые цепи облаков бежали по малиново-бирюзовому небу, и он улыбнулся им, поплотнее укутавшись в халат.

– И… рраз-два-три-четыре-ррраз-два-три-четыре! Вверх-вниз, вверх-вниз!..

Энт обернулся и увидел на полу комнаты свою двоюродную бабушку. Дина сосредоточенно смотрела в потолок и словно не замечала его присутствия, чередуя подъемы корпуса со странными движениями, с которыми выворачивала руки назад. Она поднимала себя с пола с помощью одной руки.