Живой Журнал. Публикации 2009 - Владимир Сергеевич Березин

— Всё равно наиболее важным является книга, то есть "Расставание с Нарциссом", а так же несколько вещей, которые я писал — две больших по мом меркам статьи, одна посвящена перекличке Камю и Арто и называется "Две Чумы", вторая же — Юко Мисима в сопоставлении с самурайским кодексом, но анализировалось это на событиях моей собственной жизни. Скажем, самурайские максимы типа "самопожертвование" и "преданность", переплетены с бытом бакинского рабочего общежития. А так же, но это то, что называется тайная или теневая библиография, то что я пишу сейчас — это связный текст из рассуждений, перемежающихся событиями, такой тель-авивский текст.

— Вы продолжаете работать в газете. Как сочетается ваша литературная и журналистская деятельность? Мешает ли газета писать?

Мешает. И, по крайней мере, в двух смыслах. Во-первых, она отнимает время, достаточно много времени, поскольку обязанности мои не сводятся к писанию, а я сижу там в качестве литправщика — более сорока часов в неделю. Есть тексты, которые надо переписывать от первого до последнего слова, и эти тексты часто не связаны с литературой вовсе.

Во-вторых, это сбивает стилистически, потому что работая в газете, я поневоле стараюсь имитировать барочную разухабистость тона, накручивание метафор в тот момент, когда нечего писать, но нужно выдать необходимый размер. Создаёшь себе искусственную стилистическую маску, чтобы фраза катилась, искусственно завихряя придаточные. Это совершенно не моё естество.

— А те интервью, которые я читаю в "Вестях"?

— Интервью доставляют мне гораздо больше удовольствия, потому что можно общаться с людьми, можно найти персонажей достаточно колоритных и интересных. И, к тому же, интервью вообще очень интересный жанр, потому что в нём раскрывается даже не один человек, а два.

А, возвращаясь к газете, нужно сказать, что человеку вменяется в обязанность жить, коль скоро он родился, и вот газета помогает просто прожить. А это единственный источник моего существования — я не получаю никаких грантов, а становиться сторожем, как мне кажется, просто непродуктивно.

— Кого из израильских писателей, пишущих по-русски, вы могли бы назвать для себя интересным?

— Это, как всегда очень сложный вопрос. Но, тем не менее, я хотел бы назвать Михаила Гробмана, чрезвычайно интересного поэта и художника, живущего здесь уже двадцать пять лет. Человек не только творчески, но и лично имевший связь с тем, что называлось "лианозовской школой". Затем это люди, группирующиеся вокруг журнала "Зеркало". Из поэтов я назвал бы Александра Бараша, москвича, живущего в Израиле около десяти лет. Затем ленинградку Александру Петрову, автора тоже довольно интересных стихов. Из прозы это Моисей Винокур, Исраэль Шамир…

— А можно ли на израильской земле говорить о такой уже мифологической фигуре писателя как университетский преподаватель или человек, привязанный к определённой литературно-общественной функции, или, скажем, писателя-сторожа?

— В здешней русской литературе существуют все перечисленные вами типы, кроме, быть может, такого университетского поэта-лауреата. Здесь люди связаны своими корпоративными рамками и остаются филологами-литературоведами, и в лучшем случае позволяющие себе стилизаторские или мистификаторские забавы.

Всё остальное в израильской русскоязычной среде есть — есть люди, работающие сторожами, заводскими рабочими, рассыльными, бывшие боксеры (часто почему-то из среднеазиатских республик) кроме бизнесменов, которые не занимаются литературой по понятным причинам.

Есть такой тип, почему-то связываемый с румынским евреем, брутальный, с каким-то страшным сексуальным, армейским и тюремным опытом, человек, пишущий в шаламовской манере, но притом с цветистым языком и какими-то религиозными обертонами, с непременной экзальтацией и непременной тягой к Всевышнему.

— Возвращаясь к массовой литературе — понятно, что она очень жёстко связана с кинематографом. Видна ли эта связь в Израиле?

— Здесь почти нет русского кино. Иногда создаются короткометражные фильмы, и всё это не имеет продолжения. А мыльные оперы на русской тематике действительно есть. Они сделаны о современной жизни, сделаны достаточно забавно, с установкой на психологическую теплоту.

— А драматургия?

— С этим очень интересная история. У нас в Министерстве Абсорбции есть специальная программа для писателей. Каждый писатель, который проходит определённую комиссию, полагаются деньги, правда, очень небольшие, на книгу. Это привело к буму книгопечатания и к тому, что в союзе писателей семьдесят процентов этих людей, чей возраст между пятьюдесятью и шестьюдесятью издали первую книжку именно здесь. Есть вид общественной конъюнктуры совершенно другой. Драматурги начинают писать пьесы на местную тему, но особенность Израиля в том, что на литературу здесь всегда давали довольно мало денег, а театр традиционно поддерживался обществом и государством.

— Сейчас уже можно назвать несколько российских передач в электронных средствах информации, которые посвящены литературе. Существуют ли литературные передачи, аналогичные московским?

— На телевидение этого нет, потому что нет русскоязычных каналов, а на радио есть большое количество подобных передач, причём все они чудовищно низкого качества, и, как правило в них не идёт речь о современной русскоязычной литературе. Это, как правило, ностальгические вопли либо о загубленной еврейской культуре, либо поэзия еврейской души — я не преувеличиваю, есть передачи с такими названиями.

Хотя иногда есть попытки посвятить передачу действительно актуальной книге, здесь вышедшей. Например, была попытка сделать передачу посвящённой в прямом смысле новинкам, компакт-дискам, но, кажется, из этого ничего не вышло.

— Не могли бы вы назвать несколько российских авторов, которые имена которых здесь повторяются?

— В молодёжной, в широком смысле этого слова "молодёжной" среде, очень популярным является Пелевин. Мой экземпляр "Чапаева и Пустоты" передавался из рук в руки десятки раз. Существует класс молодых людей регулярно покупающих Пригова.

В конфессиональной среде любителей фантастики большой популярностью пользуются Лазарчук и Успенский — то поврозь, то вместе, как в последнем романе.

Конечно, вечно любим Бродского.

Но нужно заметить, что сейчас всё стало более фасеточным, ещё года два назад существовала более жёсткая иерархия.

Есть люди, приехавшие сюда, когда им было десять-двенадцать, слушают отчего-то именно русский рок.

— Можно ли говорить о массовой литературе в Израиле как об экспортированной, или есть собственная традиция в этом явлении? Ведь здесь есть все предпосылки множественного влияния.

— Здесь нет собственного рынка массовой литературы, по большей части она экспортирована. Хотя здесь были такие странные попытки создания собственной массовой литературы, когда в некоторых журналах появились полуанонимные эротические повествования с названиями типа: "Спи спокойно, дорогой товарищ!". Это был целый жанр. Но в целом здесь всё-таки нет слаженного и хорошо функционирующего рынка массовой литературы. Есть просто личная литература, которая не становится массовой. Это факты журнального рынка, а не книжного. Вся массовая литература на иврите — переводная.

Впрочем, попытки были, причём попытки идеологические. Ещё в двадцатые годы Жаботинский высказывал