Тридцать седьмое полнолуние - Инна Живетьева

– Артур Гориславский.

– Во-во. Она, значится, Динара. А тебе они зачем?

– У меня отец когда-то служил вместе с Гориславским. Хочет его найти.

– Так уехали давно! У Динки ребятенок ножками пошел, они и уехали. Динка шибко переживала, не хотела с городу, значится. Но мужу ни-ни. Бодрая такая с узлами бегала. И чемоданы были, дорогущие. Она, Динка-то, вообще не из простых.

– А вы не помните, к ним кто-нибудь приходил?

Баба Ула завела глаза к потолку и подергала себя за бантик – вспоминала.

– Ходили, как не ходить. Тоже парочка, гусь да гагарочка. Стрижена дамочка, а мужик у нее видный, из энтих. Ну, которые про́клятых, тьфу ты, прости, господи, изводят. Вроде с ребятенком. А больше ничего не скажу.

– Как их звали?

– Ну, спросил! Сколько уж тому!

– Может, Яровы? Марина и Родислав.

Баба Ула пожала плечами.

– Врать не буду. Чего знала, то сказала.

– А больше вы у них никого не видели?

– Ежели и был кто, мне не докладывался.

– Спасибо.

– И тебе не хворать.

Бабка захлопнула дверь, лязгнули замки.

Выйдя из арки, Ник поежился – Остроженская линия продувалась из конца в конец. Теперь ветер бил в лицо, заставляя пригибать голову. На троллейбусной остановке было пусто. Ник укрылся за щитом с объявлениями. Трепыхались белые листки с номерами телефонов. По небу со стороны Бастионной набережной быстро двигались сизые облака.

Троллейбус приехал неожиданно полный, Ник еле втиснулся на нижнюю ступеньку. Через пару остановок, возле базарчика, народ схлынул, и Ник прошел на заднюю площадку. Облокотился о поручень, глядя на убегающую улицу сквозь мутное стекло.

Что он узнал? Отец действительно знал Гориславского, более того, они дружили семьями. Если, конечно, «стрижена дамочка» – это Марина Ярова. Его мама.

Троллейбус рывком остановился на светофоре, и Ник качнулся, цепляясь за поручень. Серая машина, ехавшая следом, едва успела затормозить. Вот, наверное, ругается водитель. Ник всмотрелся, но грязное стекло мешало разглядеть, кто за рулем.

Поехали – тоже рывком. Заворчала тетка, мол, как дрова везет.

Ник потер стекло пальцем. Светлее оно не стало – грязь по большей части налипла снаружи. Серый автомобиль двигался следом, не желая обгонять. Левая полоса была чистая, но нет, машина держалась как приклеенная.

Снова перекресток. Налево Ладожский проспект, уходящий через Гостиный мост. Если серая не повернет, а иначе почему бы она не перестраивалась…

Красный свет сменился зеленым. Снова заворчала тетка, когда тряхнуло троллейбус. Ник сжал поручень.

Серая мигнула поворотником и укатила в сторону реки.

«Фу ты, параноик!» – поморщился Ник.

Троллейбус сделал пол-оборота по кольцу, показались кроны деревьев.

– «Областная библиотека», – сказал в микрофон водитель. – Следующая «Парк культуры».

Матвей сидел за углом сарая, в солнечном пятне. Пахло смолой, проступившей из досок, яблоневым цветом и сырой рыбой. Во дворе старики чистили улов. Шуршал малинник, там караулили коты.

Голоса доносились четко.

– Димка – помнишь его? – повесился. Четыре месяца до нового л-рея не дотянул. Он видел, как Валька умирал в клинике, и не захотел… Как похоронили, я там, на юге, остался. Привыкать начал жить на одном месте. Работал в детской комнате при УРКе, я же считался в системе, даже присягу давал. Ну, хоть диплом мой пригодился.

– Детской?

– На юге инициация ранняя, созревают, наверное, быстрее. Хреновая, честно говоря, работа. Их же половину потом в резервацию, а то и… сам понимаешь.

Старики помолчали. Из малинника высунулся кот, глянул с подозрением на Матвея и снова скрылся.

– Комнату в общежитии дали, – бодро заговорил Юджин. – Я даже чуть не женился. А что? Мне и сорока не было, мог еще своих нарожать.

– Ну и?

– Игорек к тому времени уже пять месяцев работал. К нему дежурного офицера прикрепили, как до войны: смена полгода, потом меняются. Ну, а Игорек очень домашним мальчиком оказался. Родители за ним рвались, но УРК запретил.

– Почему?

Матвей представил, как Юджин морщится.

– Эффективность. Л-рей работает лучше, если он самостоятелен. Родители в этом плане сковывают.

Его бывший учитель коротко ругнулся.

– А что до мальчиков, – жестко добавил Юджин, – то УРК их списывает заранее. Потому что других вариантов все равно нет.

«Ах, сейчас заплачу», – подумал Матвей и лениво шевельнул ногой, прогоняя муху.

– Бороться с системой мне показалось бессмысленным. Да, не герой. Поэтому делал, что мог. Сначала Игорь меня ненавидел, собственно, как и других офицеров. Потом привык. Куда денешься с одиночества… С родителями видеться, как разрешили, сам не захотел. Наверное, боялся сердце рвать. Девочек близко не подпускал. Хотя, знаешь, красивый парень вырос. И умница. У него интересные статьи выходили в географических журналах, писал под псевдонимом. Умер сразу после полнолуния. Понимал, что оно для него последнее, и надорвался. Иногда мне казалось, что он специально договорился с Псами. Хотя разве можно с ними договориться?

Какое-то время доносился только стук ножа. Плеснула вода в тазу.

– Один раз померещилось, что видел среди Псов Вальку, – незнакомым голосом произнес Юджин. – Я не знаю, чего хочу больше: чтобы это было правдой или нет.

Матвей прикрыл глаза, отгораживаясь ресницами от солнца. Припекало почти по-летнему, и двигаться не хотелось. Хотелось, правда, квасу, что стоял у старика на кухне в трехлитровой банке, – домашнего, с резким привкусом.

– …пенсия по выслуге, все поездки год за полтора считали. Да и куда я, старый хрыч, с таким? Пацан из уличных, мат-перемат, кастет, нож и авторитет на весь городишко, потому как живучий, из драк всегда победителем выходил. Через неделю он дежурного офицера пырнул и сбежал. По Псам засекли.

– Страшно было?

– Конечно. По первости спал вполглаза. Потом выбил ему курсы по экстремальному вождению. Слава богу, переключился с меня на мотоцикл. Официально в соревнованиях не участвовал, не допускали, а так выступал. Даже в кино пару раз снялся, каскадером.

Матвей вспомнил, как засмеялся тогда Рамиль: «Псы нашли тебя. Это значит, я скоро сдохну».

Он ошибся.

…Там воняло спиртом и хлоркой. Когда вернется в гостиницу, подумал Матвей, то первым делом полезет под душ и будет долго отскабливать с кожи больничный запах.

Он стоял перед стеклянной стеной. За ней, в узких сотах, теснились койки. Над каждой висели приборы, от них тянулись провода и трубки, опутывали неподвижные тела. На подушках замерли одинаковые бритые головы, облепленные датчиками. Одинаковые худые плечи торчали из-под простыней.