От Северского Донца до Одера. Бельгийский доброволец в составе валлонского легиона. 1942-1945 - Фернан Кайзергрубер

Доводилось мне видеть дома еще беднее, а иногда, хоть и крайне редко, немного богаче. Корова, с десяток кур, несколько уток – вот и все их состояние, хотя наиболее ценным сокровищем считаются иконы, пережившие века и революцию. Таких домов здесь миллионы; это вся Украина, почти вся Россия, и везде все одинаково. Дальше на юг или юго-восток мне порой попадались люди, которые жили лучше, но очень редко. Что до самой земли, то она всегда остается великой Россией, и многие из нас до сих пор испытывают по ней ностальгию. Бескрайние поля, величественные под белым покровом, когда снег переливается под лучами солнца! Таинственные и гнетущие, когда туман или дождь скрывают линию горизонта. Но всегда восхитительные. Вот почему мне нравится моя служба, состоящая в том, чтобы в любую погоду, в любых условиях, в одиночку бороздить страну на своем мотоцикле.

13 декабря, под самое утро, патруль 1-й роты под командованием молодого, но замечательного лейтенанта ван Эйзера грузится на надувные резиновые плоты саперов и переправляется через Ольшанку. Это 30 человек, в задание которых входит произвести разведку за русскими позициями, где наша авиация обнаружила партизанский лагерь и значительное скопление танков. В полной тишине патруль исчезает на другом берегу. Благодаря белому камуфляжу они сливаются с покрытой снегом местностью. Вечером мои друзья-связисты передают мне тревожную новость, которая моментально облетает все укрепления и огневые позиции. Операция ван Эйзера обернулась катастрофой! Из 30 человек назад вернулось только восемь, и четверо из них тяжело ранены! Они сбились с пути и были окружены большим числом партизан и других вооруженных людей, включая множество женщин. Люди ван Эйзера отважно защищались, но все оказалось напрасным. Лейтенант ван Эйзер погиб одним из первых, старший ефрейтор Баталье подорвал себя гранатой, чтобы не попасть в плен к русским живым. Когда пал унтер-офицер Декамп, не осталось ни одного унтер-офицера! Восемь уцелевших и, главное, четверо тяжело раненных должны были проявить отчаянную смелость и желание выжить, чтобы уйти из-под огня и добраться до наших позиций. После двухдневного блуждания за позициями противника двое других уцелевших вышли на наши позиции у села Мошны. Им пришлось не есть и не спать с момента отправки патруля и передвигаться ползком два дня, чтобы незаметно выскользнуть из ловушки! Вернулось только менее десяти из тридцати!

После доклада возвратившихся становится ясно, что в первую очередь трагедия произошла из-за чрезмерной смелости нескольких человек из группы, а не из-за того, что они сбились с пути. В их задачу входила рекогносцировка и, по возможности, захват языка. Они не должны были открывать огонь, кроме как в случае непосредственной опасности, только с целью самозащиты и необходимости оторваться от противника. Однако вышло так, что некоторые из них атаковали партизанский блиндаж с тыла, тем самым подняв на ноги весь лагерь. Они проявили беспримерное мужество, но приказы священны. Из-за излишней воинственности мы потеряли более 20 боеспособных товарищей!

Зима здесь какая-то странная. Периоды заморозков и оттепели попеременно сменяют друг друга. Температура в -20, -25, а одной ночью даже -27 градусов за несколько дней, если не часов, переходит в оттепель с дождем, и тут же снова падает до -15. Снова идет снег, добавляя новый слой к тому, что не успел растаять. Порой толщина снега достигает 50–60 сантиметров. Два дня оттепели, и движение машин утрамбовывает наст до 20 сантиметров обледеневшего снега, почти катка, что позволяет мне прекрасно скользить и маневрировать, не беспокоясь о движении на дорогах. А бывают такие дни, когда единственная техника, способная передвигаться, – это бронетранспортеры и несколько мотоциклов.

22 декабря я узнаю, что усиленный контингент бригады намерен предпринять еще одну бесстрашную coup de main – вылазку – к деревне Ирдынь южнее Байбузов. В середине следующего дня мне становится известно, что операция прошла успешно, и несколько товарищей, вернувшихся в Байбузы из Староселья, рассказывают мне о своем подвиге. 2-я и 3-я роты вместе с вооруженным огнеметами отделением саперов проникли на занятую русскими территорию, пройдя по щиколотку в воде по частично замерзшему болоту. Русские, по всей видимости посчитавшие себя надежно защищенными этой естественной преградой, не охраняли болото. Таким образом «бургундцы» смогли обойти деревню и атаковать ее с тыла. Застигнутые врасплох русские тем не менее оказали сопротивление, но оставшимся в живых под конец пришлось отступить под яростным напором «бургундцев», которые потом подожгли деревню огнеметами. Вечером «бургундцы» вернулись тем же путем, через болото. Немецкие Sturmgeschütze – штурмовые орудия (самоходные артиллерийские установки. – Пер.), которые сопровождали их с самого начала вылазки, но которые не могли двигаться дальше из-за характера местности, поджидали их на другом краю болота. Эти орудия на гусеничном ходу прикрыли отход «бургундцев». Ирдынь, которая всегда была бастионом русских, теперь была разрушена, и их укрепленная позиция более не может угрожать нам с юга. Мы потеряли трех человек убитыми и семь ранеными.

Можете не сомневаться, что патрули и вылазки бригады следовали одна за другой и что бригада быстро заслужила прекрасную репутацию в войсках СС. В канун Рождества стоит крепкий мороз и ясная, яркая луна рассеивает тени над безмолвной степью. В избе мы поддерживаем огонь, и я раскладываю свои бумаги на столе и пишу письмо домой. Керосинка едва освещает лист бумаги, который я пододвинул к самой лампе, дабы хоть что-то видеть. Малейшее дуновение заставляет пламя мерцать, и мне приходится ждать, пока оно снова не станет ровным, чтобы продолжить письмо. На самом деле этот погруженный в масло кукурузный стебель дает крайне скудное освещение. Я доверяю бумаге то, что не произносят вслух, чем благоразумие не позволяет мне делиться с моими друзьями, со своими товарищами. Когда я делаю перерыв и возвращаюсь к своему занятию, то замечаю на стене свою искаженную и колеблющуюся тень, протянувшуюся до потолка, где вьются мухи, привлеченные присутствием кур в соседнем помещении. И вдруг я вижу себя в такой же ситуации, только более чем в тысяче километров отсюда, в Кубано-Армянске, в самом сердце Кавказа, в сентябре 1942 года! Как и сейчас, я писал при свете похожей лампы и моя фигура подобным же образом отбрасывала тень, только тогда было лето. Пока я оставался неподвижным, верх стен и потолок будто окрашивались в черный цвет, а сама комната погружалась в тишину. Но стоило мне сделать чуть резкое движение или выпрямиться, как вся комната оживала; снова проявлялась белизна потолка и стен, и воздух наполняло жужжание… Это были тысячи мух, заполонивших все верхнее пространство комнаты. Малейшее движение беспокоило их, и они взлетали, наполняя избу гулом своего роя. Поначалу это казалось чем-то невероятным, даже безумным, но, как я уже говорил, привыкаешь ко всему. Утром открываешь дверь, и женщина, размахивая кукурузным стеблем с листьями, выгоняет большую часть насекомых на улицу. Когда двери открываются, мухи спокойно возвращаются обратно, и к вечеру они снова на месте, все до единой.

Мухи есть в избе и сейчас, но в значительно меньшем количестве, поскольку теперь зима. У меня нет ни малейшего желания праздновать Рождество, поэтому я вызываюсь стоять этой ночью на посту, что позволит кому-нибудь из товарищей отдохнуть или отпраздновать Рождество. Я в порядке, мне нравится то, чем я занимаюсь, поэтому со мной все будет хорошо. Около 22:00 кто-то стучит в мою дверь, и в дверном проеме появляется Август Д. Я считаю Августа немного чудаковатым. Хороший человек, большой и плотный, хоть и долговязый, со слегка покатыми плечами. Ему где-то от 35 до 40 лет. Кажется, он говорил, что у него есть дети – если не ошибаюсь, две дочери. Помню, еще в Вильдфлеккене меня всегда поражала длина писем, которые он получал, и я спросил его, не зачал ли он, случайно, своих детей по почте. Он только счастливо улыбнулся, но не стройте иллюзий на его счет. Он из Шарлеруа, где работал инженером.