Всё, что осталось - Сью Блэк

Удивительно, но одному из мужчин удалось выжить, и он стал важнейшим свидетелем на международном трибунале; благодаря полученным от него сведениям сгоревший дом стал объектом проведения судебно-медицинской экспертизы. Главным критерием ее назначения являлось наличие конкретной информации, желательно от очевидца, с указанием времени и точного места происшествия, демографической принадлежности участников и предположительной версии событий. Судебно-медицинским командам дали распоряжение собирать все потенциальные улики, фиксировать их, анализировать и вносить в отчет. Если они подтверждали версию свидетеля, инцидент имел приоритет как доказательство военных преступлений, в которых обвинялись Милошевич и его сторонники.

Я тогда еще не знала, что Питер Ванезис успел побывать в Велика-Круше, прежде чем позвонить мне. Думается, посмотрев на картину, открывшуюся перед ним, он любезно сообщил, что сам этим заняться не может, но знает того, кто все сделает. Конечно, это была я.

Мало кому понравится работать в белом защитном костюме, черных резиновых сапогах на три размера больше, в маске и двойных латексных перчатках под палящим зноем. Нарядившись как положено, я подошла к дверям сгоревшего дома и, заглянув внутрь, увидела сцену, которую сложно адекватно описать. Центральные двери вели в короткий коридор, откуда открывались две комнаты. В одной было, по меньшей мере, тридцать трупов, а в другой — еще дюжина или больше, сваленных друг на друга в углу, диагонально противоположном входу, сильно обгоревших, сильно разложившихся и частично засыпанных черепицей с обвалившейся крыши.

Они пролежали там три месяца на жаре, открытые для насекомых, грызунов и стай одичавших собак. Трупы кишели червями, некоторые растащили на части и обглодали животные. Единственным способом расчистить пространство было надеть наколенники, встать на четвереньки и медленно продвигаться от входа внутрь, поднимая и изучая абсолютно все, что лежало на полу. Помимо восстановления тел по фрагментам и сбора личных вещей — предметов одежды, документов, украшений и прочего, что могло помочь при опознании, — нам предстояло заняться сбором улик, относящихся к преступлению, в том числе пуль и гильз, которые затем можно было связать с оружием, а дальше — с человеком, который из него стрелял и его командующим. Так собирается «цепь доказательств», а прочность цепи, как известно, определяется самым слабым звеном. И мы не хотели, чтобы улики, собранные нашей командой, им оказались.

Для такой работы не годятся толстые резиновые перчатки, потому что в них вы не можете на ощупь отыскать то, чего не видите глазами. Кость на ощупь — как кость, она не похожа ни на что другое, а мы должны были с первого момента различить в улике часть тела и действовать в соответствии с процедурой. Мы расчищали территорию, примерно повторяя форму человеческого тела, чтобы исследовать один труп за раз, хоть это было и проблематично с учетом обстоятельств. Жара стояла невыносимая, вонь — тоже, пот ручьями катился по спине, стекая в перчатки, и по лбу, прямо в глаза, которые страшно щипало, так что процесс был неприятный до невозможности.

Нас предупредили о самодельных взрывных устройствах, которые нередко попадались в подобных местах — одно из них обнаружили незадолго до моего приезда. От него через дорожку была протянута тонкая проволока; устройство предназначалось не для того, чтобы убивать, а чтобы калечить. Я ни разу в жизни не видела бомбы и не узнала бы ее, окажись она даже у меня в тарелке с овсянкой. Своими опасениями я поделилась с нашим экспертом из S013, который был потрясающим профессионалом. Он сказал: лучшее, что я могу сделать, наткнувшись на нечто подозрительное, это подняться, отойти назад и покинуть здание. Туда пойдет специалист и все проверит. Он также посоветовал не совать руки в карманы одежды погибших, так как в них часто подкладывали лезвия и иглы от шприцев — опять же, чтобы ранить, а не убить. Он посмотрел мне в глаза и произнес, очень медленно и четко: «Главное, никогда не перерезайте синий проводок». Его слова прямо-таки отпечатались у меня в мозгу. Вообще, я и не думала о том, чтобы что-то резать: я была слишком перепугана.

И вот представьте себе такую сцену: я, вся в поту, стекающем по лицу и по рукам в латексные перчатки, на четвереньках пробиваюсь через мусор к куче трупов, кишащих червями и воняющих сгнившей плотью, и тут вдруг замечаю какой-то металлический блеск. Как думаете, я себя повела, мужественно? Естественно, нет! Чувствуя, как пот побежал с меня с удвоенной силой, я объявила о своей находке, мы покинули помещение, а саперы надели специальную амуницию и пошли внутрь. Мне показалось, они провели там часа четыре. Мы дожидались их, стоя поодаль; когда саперы вернулись, лица у них были мрачные. Они сняли бронежилеты, и их командир отвел меня в сторонку. Он подошел поближе и, почти касаясь губами моего уха, прошептал, очень отчетливо, без всякого сочувствия: «Вы даже не представляете, как вам повезло, что вы до сих пор живы, леди!» А потом поднял руку и показал мне блестящую столовую ложку.

Ну и как я могла догадаться? Естественно, в последующие дни вся наша команда только и делала, что подшучивала надо мной. Если к обеду привозили суп, мне клали сразу четыре ложки. Я обнаруживала ложки среди моих инструментов, даже у себя в постели! Я стала косовской королевой ложек. Я сносила насмешки стоически, поскольку они означали, что меня приняли в коллектив. Меня окружали приятные, симпатичные люди, и если они над кем-то шутили, то этот человек им нравился.

На тот момент я была в команде единственной женщиной, что, с учетом обстоятельств, могло кому-то другому показаться проблемой, но мне — точно нет. Будучи матерью троих детей, я привыкла заботиться о других. Поэтому я выслушивала все жалобы, отправляла спать тех, кто перебрал со спиртным, давала советы и ко всем относилась по-доброму. У каждого из нас была кличка — Джона Банна называли «Липучкой», Пола Слопера «Слипом», — и я бы не отказалась, например, от Курицы или Наседки, ну или вроде того. Однако, к несчастью, я заслужила куда менее добродушное прозвище, и все потому, что как всегда не вовремя открыла свой болтливый рот. Да уж, ничего необычного.

После того как мы расчистили первую комнату и собирались приступать ко второй, была назначен «день прессы». Министры иностранных дел разных стран, включая британского, Робина Кука, собирались свалиться на нашу голову, чтобы посмотреть, где мы работаем. Мистер Кук со свитой прибыл на вертолете и немедленно облачился в белый костюм, собираясь зайти в сгоревший дом. Я уже решила, что он точно мне не понравится — хотя бы потому, что он был политиком. Я искренне не ожидала, что проникнусь к нему симпатией, и уж тем более буду им восхищаться. Он некоторое время, как положено, позировал для прессы, но когда съемка закончилась и с него сняли микрофон, мистер Кук подошел ко мне и встал рядом, в проеме двери, рассматривая вторую комнату. Увиденное его явно потрясло; совершенно точно, он представил себе тот ужас, который испытали убитые мужчины и мальчики несколько месяцев назад. Он сказал мне: «Стоит закрыть глаза, как я слышу их крики и чувствую их боль. Как такое могло произойти?» Он делал именно то, чего мы себе не позволяем: сопереживал, — и я уважала его за честность и гуманизм.

Когда мы вышли из дома и двинулись по тропинке к пункту обеззараживания, то увидели за кордонами длинные ряды нацеленных на нас объективов. И тут я обернулась к моему сопровождающему, одному из высоких чинов лондонской полиции, и выдала комментарий, благодаря которому ко мне и прилипла кличка, преследующая меня по сей день. Стаскивая с себя защитный костюм, я объявила, что, будучи единственной женщиной в команде, выгляжу в глазах репортеров как лагерная шлюха. С этого момента во всех рождественских открытках и телефонных переговорах он только так меня и называет. Мой муж в ужасе от этой клички. Однако подобные дурачества и держат нас на плаву, особенно в тяжелые моменты. Когда постоянно сталкиваешься со смертью, черный юмор помогает разрядить обстановку. В конце концов, могло быть и хуже. Одну из наших патологов, приехавших позднее, имя которой я, пожалуй, указывать не стану, за глаза прозвали «Баскервилыней» — она выглядела такой злобной, что, казалось, вот-вот залает.