Всё, что осталось - Сью Блэк

Однако националистический пыл с обеих сторон не угас. То, что ненависть таких масштабов таилась под спудом у двух народов в течение многих веков, указывает на почти генетический характер враждебности, с которой обе группы относились друг к другу. Силу сербского национализма и убежденность в том, что Косово принадлежит сербам по праву, наглядно демонстрирует текст клятвы на монументе в память битвы при Косово, текст которой приписывается средневековому предводителю сербов, князю Лазарю — обратите внимание, что именно его выбрали для мемориала, построенного совсем недавно, в 1953 году.

По югославской конституции 1974 года Косово получило статус автономии и управлялось преимущественно мусульманским албанским населением, потомками оттоманов. Сербские христиане были недовольны таким контролем над территорией, которую они считали своей духовной вотчиной, и рассматривали присутствие и власть мусульман как оскорбление в свой адрес.

После смерти Тито в 1980 году хрупкий мир в регионе оказался под угрозой. В 1989-м Слободан Милошевич провел закон, лишивший части прав Косовскую автономию. Жестокое подавление мартовской демонстрации того года стало первым признаком надвигающейся катастрофы, а на праздновании 600-летней годовщины битвы при Косовом Поле Милошевич упомянул о возможности «вооруженных столкновений» в ходе будущего становления Сербии. Вскоре после этого Республика Югославия начала распадаться.

Планировала ли каждая из сторон массовые убийства с самого начала, или варварство просто нарастало по мере развития конфликта? Как бы то ни было, сербы считали своей миссией изгнать из своих священных земель «подонков» (я цитирую то слово, которое слышала сама), которые незаконно ими завладели. Иными словами, речь шла о геноциде. О милосердии никто и не вспоминал; пожар, тлевший столетиями, постепенно разгорался, пока не превратился в адское пламя.

Первые стычки в Косово начались в 1995 году, а в 1998-м в регионе вспыхнул вооруженный конфликт, отчасти в результате волнений 1997-го в Албании, после которых в оборот поступило около 700 000 единиц стрелкового оружия. Значительная его часть оказалась в руках молодых албанцев, сформировавших самопровозглашенную Армию Освобождения Косова, которая начала партизанскую войну против югославских войск на своей территории. Регулярные войска получили подкрепление с целью поддержания порядка, а затем начали ответную кампанию против АОК и ее политических сторонников, что привело к гибели около 2000 косовских албанцев.

В марте этого же года в лагере предводителя АОК произошла перестрелка, в ходе которой шестьдесят албанцев, из них восемнадцать женщин и десять детей, были убиты антитеррористическим подразделением сербских войск. Мировое сообщество осудило их действия, и осенью Совет Безопасности ООН выразил серьезную обеспокоенность начавшейся миграцией беженцев. Попытки разрешить кризис дипломатическим путем продолжались, и из опасений, что с приходом зимы значительная часть беженцев может остаться без крова, НАТО получил разрешение на удар с воздуха и начал кампанию в Косово с целью добиться прекращения огня. По договору вывод сербских войск должен был начаться в конце октября, но операция с самого начала провалилась, и перемирие не продлилось больше месяца.

В первые три месяца 1999 года продолжались бомбардировки, обстрелы и убийства беженцев, пытавшихся пересечь границу и укрыться в Албании. 15 января, после сообщения о том, что сорок пять албанских фермеров из Косова были расстреляны в деревне Рачак, в центральном Косове, международным наблюдателям перекрыли доступ в регион. Убийство в Рачаке стало последней каплей для НАТО. Альянс перешел к авиаударам, которые, однако, только усилили агрессию в отношении косовских албанцев. Воздушные обстрелы продолжались, практически не стихая, почти два месяца, пока Милошевич под давлением международного сообщества не согласился на мирный план.

В течение нескольких дней после прекращения огня миротворческий контингент ООН вошел в регион, и Луиза Арбур, главный обвинитель Международного трибунала по бывшей Югославии, потребовала, чтобы все страны-члены НАТО предоставили для работы свои команды судмедэкспертов. Внезапно, вместо того чтобы пассивно наблюдать за развитием событий по теленовостям, я должна была оказаться в самом их эпицентре.

Отвечая на звонок Питера Ванезиса, я даже не представляла, какое влияние он окажет на мою дальнейшую жизнь. На тот момент я еще ни разу не работала как судебный антрополог за пределами Великобритании и понятия не имела о том, как проводятся полевые операции подобного рода. Я знала, что где-то есть большая куча тел, которые надо исследовать и опознать, но не представляла, какая роль отводится мне, как я туда попаду, сколько пробуду в отъезде, и что вообще все это означает. Однако даже сейчас, когда я все это знаю, я, не моргнув глазом, дала бы свое согласие.

Мне и в голову не пришло сказать нет. Мой муж Том настаивал, что я должна ехать. Он — удивительный человек, и мне очень повезло, что когда-то в школе мы познакомились с ним. Он поразительно справился с переменами в нашей семейной жизни. Бет на тот момент было десять, Грейс только-только исполнилось четыре, а Анне — два с половиной года. Мы наняли няню на лето, и я начала готовиться к работе всей моей жизни, не особо представляя, в чем именно она будет заключаться. И уж точно я не догадывалась о том, какое влияние она окажет на всех нас.

Питер и другие члены британской команды судмедэкспертов въехали в Косово первыми, 19 июня. Я должна была присоединиться к ним шесть дней спустя. Все, что я знала, это то, что лечу из Лондона в аэропорт Скопье в Македонии, где меня кто-то встретит и повезет куда-то в отель. На следующий день меня заберут — где-то еще — представители ООН и сопроводят через границу в Косово, все еще находившееся под строгим контролем военных. Там мне предстоит пробыть около шести недель. Примерно так выглядел исходный план.

В зал прибытий аэропорта Скопье я вышла, совершенно не подготовленная к удушливой жаре, шуму и целому морю людей, которые изо всех сил пытались привлечь к себе внимание, разыскивали приезжающих и предлагали услуги такси. Поскольку я не представляла, кто должен меня встретить и куда мы поедем, то сильно нервничала. Я стояла, оглядывая лес белых бумажек с именами пассажиров, надеясь, что на какой-нибудь разгляжу и мое. Я начинала понимать — с некоторой обеспокоенностью, — что нахожусь в чужой стране, не знаю местного языка и не могу пользоваться мобильным телефоном, который здесь не работает. Я не представляла, что буду делать, если никто не явится меня забрать, как какой-нибудь несчастный потерянный чемодан. Если бы моя мама знала, где я нахожусь, она бы меня убила. Мы не говорили ей, куда я еду, пока я не добралась до места, а тогда ей ничего не оставалось, кроме как плакать и волноваться, что она и делала все шесть недель.