Прикосновение - Клэр Норт

Я продолжила развивать свою мысль:

– Большинство людей крайне чувствительны к тому, что касается состояния их кожи. Ведь ее видят посторонние, часто по ней выносят суждения о здоровье человека. И потому любую аномалию, всякую странность, не отвечающую образу, который они стремятся создать в глазах общества, люди стараются скрыть, спрятать. В данном случае не принято никаких мер. Какой из этого следует вывод? Либо этому джентльмену наплевать на свою внешность, что кажется невероятным, если принять во внимание тщательный подбор наряда, либо повреждения кожи настолько ему привычны, что он перестал замечать появление новых болячек. Как ты думаешь?

Казалось, что в оковах и с кляпом во рту Койл утратил способность думать. Он почти прекратил всякие попытки освободиться. Теперь он лежал спокойно, вглядываясь в снимок, который, вероятно, сотни раз видел прежде. В снимок мужчины, которого он считал Галилео.

Я дала ему возможность рассмотреть его повнимательнее, а потом перешла к следующему фото:

– Как насчет вот этого? Женщина, чуть за двадцать, красива. Ослепительно красива. Я бы хотела побыть денек в такой шкурке. А ты? Хотя бы часок так погордиться собой. Но приглядись. Приглядись как можно внимательнее. И обрати внимание на места, где края туфель упираются в лодыжки. Видишь кусочки пластыря? Ноги, стертые до крови. Ты скажешь, это расплата за стремление к красоте, но я с тобой не соглашусь. Ничто так не раздражает, как неправильно подобранная пара обуви. А ваше досье утверждает, что Галилео носил тело этой женщины три месяца! – Я продемонстрировала ему еще несколько снимков в ускоренном темпе. – Волдыри на ногах. Снова кровавые мозоли. А потом еще вот это! – Я показала другую фотографию, другое лицо. – Ты действительно считаешь, что в нем мог сидеть Галилео? – Я требовала ответа, чуть приподняв компьютер и поднеся его совсем близко к лицу Койла, чтобы он мог лучше рассмотреть. – Золотые часы, шелковая рубашка – все как надо! Одет с иголочки. Но приглядись к лицу. Именно к лицу! У этого мужчины стеклянный глаз!

Койла словно парализовало. Его плечи поникли, ноги напряженно вытянулись. Уже гораздо спокойнее я продемонстрировала ему остальные снимки, покачивая головой, цокая языком, выразительно вздыхая.

– На этих фотографиях не Галилео. Три месяца с кровавыми мозолями, два – с натертой до крови шеей? А теперь посмотри на эту даму. Она же старуха! Лицо от морщин спасли кремы и пластические операции, но пальцы скрючены, и кожа на них сморщена, потому что слишком многие леди, заботясь о молодости лица, пренебрегают руками. Ни один призрак не внедрился бы в нее больше чем на несколько минут. Радикулит, артрит – любой «агент по недвижимости», который не зря ест свой хлеб, моментально отверг бы ее кандидатуру. Причем речь идет о любом призраке. А Галилео хочет, чтобы его любили. Он желает смотреть в зеркало и сам любоваться собой, видеть лицо, отвечающее ему обожанием на обожание. Он готов целовать свое отражение, он получает удовольствие, содрогается от наслаждения, прикасаясь к своей коже. Он хочет, чтобы незнакомые люди падали в его объятия, потому что он неотразимо красив, а когда занимается любовью, не может избежать искушения поменяться с ними ролями. На долю секунды, на один вдох, чтобы тут же вернуться обратно. Он хочет все и вся одновременно, пока ему отвечают взаимностью. А убивает он, если, посмотрев в зеркало, видит в ответном взгляде одно лишь презрение. Тогда ему нужно уничтожить это лицо, и он режет его, смотрит снова, опять не находит необходимой красоты и продолжает убивать, убивать и… Не думаю, что мне стоит что-то еще тебе объяснять. Ты знаешь его историю лучше большинства других людей. А потому не можешь не понимать, что все эти люди – не Галилео. Но даже если бы они им были… Вот… – Я вывела на дисплей последний снимок, датированный 2001 годом. На нем была запечатлена женщина, возлежавшая на кожаном диване с коктейлем в руке. – С ноября 2001-го по январь 2002 года. Могу заверить, в этой леди ты не сыщешь ни малейшего изъяна, никакой деформации, которая могла бы сделать ее непригодной для внедрения, но мне известно, где находился Галилео в ноябре 2001 года. Я знаю, кем он был. И это не она. – С этими словами я закрыла крышку ноутбука.

Койл оставался недвижим. У меня же словно склеивались глаза – настолько отяжелели веки.

– «Водолей» проводит эксперименты на призраках, – фразы веско срывались с моего языка. – Но пытки едва ли можно отнести к научным опытам. Они проверяют, до каких крайностей нас можно довести. Хотят узнать, как мы функционируем. Перечитай досье Галилео. Перечитай досье Жозефины. Но только настоящее досье, а не набор вранья, который они дали тебе изучить. Вспомни все, что произошло во Франкфурте, и задайся вопросом: была ли то программа создания вакцины или нечто совершенно иное? Обдумай данные, полученные ими. На что направлен их основной интерес, ресурсы, которыми они располагают? Спроси сам себя: почему погибли ученые, отчего их убили так зверски, причинив адскую боль? Перелистай мое дело, сравни даты, время, местонахождение. Проверь, могла ли я быть во Франкфурте, когда произошли убийства. Вглядись в лицо Жозефины, смотрящей в камеру наружного наблюдения, и задай себе еще вопрос: кто именно смотрит на тебя в этот момент? Не забывай, что у меня уже были встречи с Галилео, как и у него со мной. Мы не в первый раз кружим в танце рядом друг с другом. Выясни для себя: кто в «Водолее» испытывал провалы в памяти, терял счет времени? Но только не рассказывай им ничего. Ни в коем случае не делись ни с кем своими открытиями. Они уже списали тебя как скомпрометированного. – Я поднялась с пола. – Сейчас мне пора идти, – сказала я, не глядя на него. – Пришлю кого-нибудь, чтобы освободить тебя. Можешь оставить себе компьютер и деньги. Я не могу носить его с собой, но вот это – я раскрыла ладонь, на которой лежала флешка Шварба, – принадлежит мне. Расскажи своим боссам обо всем, а потом спроси, почему, уничтожив столько призраков и тел, в которых те укрывались, они лгут о Галилео. – Носком ноги я подтолкнула свой миниатюрный компьютер поближе, чтобы он смог без труда до него дотянуться. А потом ушла.

Когда ты в чужой коже, путешествовать следует налегке. Все, что находится при тебе, принадлежит кому-то другому. Все, что тебе дорого, лучше оставить. Не я завела эту семью. Не мне принадлежит этот дом. Все это – собственность той или того, чье лицо я на время одолжила, чьей жизнью жила и кто теперь, когда я двинулась дальше, может снова начать существование с того места, где я его оставила.

Время уходить. Я отправляюсь на почту и посылаю свою карту памяти заказной бандеролью первого класса на адрес почтового ящика в Эдинбурге, где я когда-то носила тело по фамилии то ли Джонсон, то ли Джексон – короче, с окончанием на «сон». Там я завела почтовую ячейку, которую мне хватило ума не ликвидировать. Потому что даже призраку необходимо нечто принадлежащее только ему одному.

Затем мой путь лежит в аэропорт. Я все еще Элис. Я стою в зале вылета Бранденбургского аэропорта и, пока меня обтекает поток пассажиров, направляющихся к стойкам регистрации, растопыриваю пальцы и притрагиваюсь к ребенку, держащемуся за руку женщины, которая встает в очередь желающих улететь в Афины. Но, посмотрев снизу вверх в лицо своей мамочки, решаю, что мое тело слишком уж юное и вялое из-за непривычно раннего пробуждения, а потому переключаюсь в нее. У нее прямая осанка, но пояс чересчур туго врезается в живот. Я успеваю поддержать своего покачнувшегося малолетнего сына, одновременно вежливо похлопывая по плечу мужчину в фирменной спецовке работника аэропорта, который стоит рядом с огромным контейнером для багажа.