Тридцать три несчастья - Марина Константинова

— Я тебе вот что скажу…

Мокеенко плеснул остатки водки в кружки, друзья выпили. Мокеенко оторвал кусок воблы и засунул его Былицкому в рот.

— Долг твой, козел, перед Лизкой — не деньги вернуть, они теперь ей без надобности. Понимаешь, душа ее там мается. Убийцу надо найти. А ты много чего знаешь. Если ты не пойдешь к следователю, я пойду. Тебя все равно вызовут. Только Лизка тебе уже не простит. Утянет она тебя и спросит…

— Да что ты заладил: «утянет-утянет». Ладно, пойду я. Завтра же и пойду. Ты лучше скажи, куда баба наша подевалась?

— Да хрен с ней. Пописает — придет.

— Да за это время уже и покакать можно.

— Золотая ты моя голова, — Мокеенко обхватил Былицкого за шею, — люблю тебя, дружище…

А «баба» в это время, злая и мокрая, торчала в таксофоне и нервно набирала один и тот же номер. Ответом ей был безразличный механический голос. Она тихо материлась, без конца поглядывая на часы. И только когда она вслух произнесла смачное английское ругательство, жетон провалился. На том конце подняли трубку.

Когда она вернулась, на столе дымились четыре порции шашлыка.

Вихрович посапывал в углу, его сильно похудевшее портмоне валялось в пивной луже, а Былицкий с Мокеенко сидели в обнимку и, упершись друг в друга лбами, вели задушевную беседу.

Богачева остановилась перед ними, но они ее не замечали.

— …и прикинь, накроют тогда всю эту шарагу. Всех их, сволочей, пересажают. Это ж какое доброе дело сделаем! Катька говорит, следователь этот — умнейший мужик. Ты не дрейфь, хочешь, я с тобой пойду? — впаривал Мокеенко.

— А пошли прямо сейчас, а? — Полный решимости Былицкий даже приподнялся со скамьи, но Богачева шлепнула его по плечу, и тот упал на место.

— И куда это вы собрались, братцы мои голубчики?

— А в органы, которые следует! — расплылся Былицкий.

Увидев наконец подругу, Былицкий страшно обрадовался. Он схватил ее за руку и усадил к себе на колени:

— Ах ты, винтовка моя меткая, сабля моя вострая! Мы уже соскучились! Хорошо ли пописала?

— Ой, ой, гляньте-ка, люди добрые, как пьяные морды в органы собрались! — хохотала Богачева. — Да у вас уже не рожи, а одни сплошные органы!

— У кого органы? — вдруг проснулся Вихрович.

Ему сунули под нос шашлык, и вся компания дружно впилась зубами в сочные куски мяса.

Около одиннадцати вечера все благополучно разошлись по домам, сговорившись встретиться завтра здесь же в шесть часов.

Как обычно, Богачева с Былицким ушли в сторону «Белорусской», Мокеенко поперся к Красной Пресне, а Вихрович поймал тачку, не подозревая, что у него остались только железные деньги.

Валерия Васильевна и Вадим Андреевич Галдины поливали огород.

Час назад прошел дождь, на небе сгущались тучи, обещая очередной ливень, как-то враз потемнело, засверкали первые всполохи. Но Галдины упорно продолжали свое бессмысленное занятие.

Идея пришла в голову Валерии Васильевне. Ей необходимо было смыть «черные следы», чтобы избавиться от «всего дурного». Вадим Андреевич знал, что спорить с женой бесполезно, и решил, что лучше уступить, чем нарваться на приступ истерики.

Пять лет назад Валерия Васильевна увлеклась мистикой, медитацией, перестала есть мясо и пила только целебные настойки. С тех пор два раза в год, а именно в ноябре и в марте, она выезжала на горные курорты Европы, дабы совершить омовение в родниковой воде. Из этих поездок она возвращалась бодрой и помолодевшей, полной планов и замыслов, которые немедленно принималась воплощать.

Позапрошлой весной, после очередного удачного омовения, она открыла роскошный бутик итальянской одежды в знаменитом Тишинском торговом центре. Дело процветало благодаря связям мужа, служившего на Шереметьевской таможне, деловой хватке самой Валерии Васильевны и во многом ее крутому нраву.

Спуску она не давала никому — запросто могла отхлестать по щекам нерадивого водителя или выгнать проштрафившегося менеджера. За последние два года она немотивированно уволила двух продавщиц. Не было никаких видимых причин для такого решения. Обе девушки владели тремя языками — итальянским, английским и русским, закончили текстильный институт, прошли курс психологии, в их смены была самая высокая прибыль.

Одну из них звали Люба Соколова, другую — Люба Заболоцкая.

Менеджеры как-то приладились к странностям хозяйки, смирились, и за доллары, которые та им платила, могли вытерпеть что угодно. Но весь персонал сходился в одном: Валерия Васильевна Галдина — первостатейная сука.

С Вадимом Андреевичем такие номера не проходили, и дома, рядом с мужем и обожаемым сыном Бобочкой, она превращалась в кроткое, заботливое существо. Она подавала мужу кофе в постель и до сих пор сама стирала трусы и носки великовозрастного оболтуса Боба.

После очередного мартовского омовения в Швейцарских Альпах прошло уже почти пять месяцев. За это время Валерия Васильевна два раза съездила в Италию, закупила новую коллекцию, провела презентацию.

Вадима Андреевича повысили в должности. Жена заказала пошив нового кителя в Милане, чтобы сидел как влитой, сама пришила погоны. Боб закончил десятый класс, и родители отправили его на месяц в Испанию в международный лагерь. Все было превосходно.

А потом случилось то, что случилось.

Сегодня утром на даче их посетил оперуполномоченный МУРа капитан Быстрицкий.

— Дарлинг, ты только не волнуйся, прошу тебя. К нам из милиции.

Вадим Андреевич взошел на террасу и жестом пригласил молодого сероглазого капитана.

Валерия Васильевна сидела в плетеном кресле и пила травяной чай. Она остановила качалку, внимательно оглядела непрошеного гостя и, не вставая, протянула ему руку.

— А что, собственно, случилось?

Быстрицкий открыл было рот, чтобы представиться, но Галдин опередил его:

— Это по поводу Коли Ревенко. Мальчик, кажется, пропал.

— Как пропал? — изумилась Валерия Васильевна. — Присаживайтесь. Извините, не знаю, как вас…

— Сергей Борисович, — Быстрицкий выдал белоснежную улыбку, которой он одаривал дам бальзаковского возраста.

— …Сергей Борисович. Очень приятно. Валерия Васильевна.

Лерка приподняла черные очки, которые она носила постоянно, вне зависимости от погоды, сощурила желтые глаза и раздвинула тонкие губы, изображая радушие:

— Чаю? Кофе? Или чего покрепче?

Быстрицкий весело рассмеялся. «Чего покрепче» ему уже не требовалось.

Как только он проехал Одинцово, пьянящий воздух ударил ему в голову. Он опустил стекло в машине и наслаждался запахом сена, навоза и горячего хлеба.