Голодный город. Как еда определяет нашу жизнь - Кэролин Стил

Результатом ее изысканий стала «трудосберегающая кухня», впервые в истории спроектированная исключительно на основе эргономики приготовления пищи. В ней были шкафы с выдвижными разделочными досками, встроенные емкости для муки и сахара и подвесные полки для утвари. Кухня, утверждала Фредерик, должна быть светлой и просторной, там следует избегать «уродливых зеленых или ужасных синих расцветок» из прошлого. Рабочие поверхности должны быть «покрыты невпитывающими, легко очищаемыми материалами» для борьбы с бактериями и облегчения уборки51. Что же касается самого кухонного труда, то хозяйкам следует взять на вооружение «принцип эффективности»: составлять списки дел и вычеркивать их по мере выполнения, даже хронометрировать некоторые действия, чтобы оценить собственную производительность. В инженерном домохозяйстве Фредерик не было места для безалаберности и нерасторопности. Тоном, по сравнению с которым даже манера покойной ведущей кулинарных передач Фанни Крэдок покажется мягкой, она поучала: «Не может быть оправданий для фраз вроде „Ой, я забыла заказать сахар", четырех походов наверх, когда все можно было унести за один раз, или отсутствия в доме нужного количества яиц»52.

Фредерик считала, что ее методы представляют собой «путь от каторги к эффективности и домашней гармонии», и, как ни странно, ее аудитория разделяла это мнение. «Инженерия домашнего хозяйства» напоминала скорее учебник, чем книгу по домоводству: каждая ее глава завершалась вопросами, на которые читательницам следовало отвечать, как у доски. Однако женщин совсем не мучили кошмары, будто они снова оказались за

партой, наоборот, Фредерик получала от них тысячи писем с просьбой подробнее разъяснить ее методы. Удавалось ли им жить по заданным ею высоким стандартам — другой вопрос.

СИЯЮЩАЯ БЕЛИЗНА

Хранительница домашнего уюта, интеллектуал, ученый, инженер — до начала Первой мировой американские хозяйки перепробовали немало ролей. То же самое можно сказать об их кухнях — они прошли путь от домашнего очага к камбузу, лаборатории и фабрике. К тому моменту, когда перед послевоенными европейскими архитекторами встала задача переустройства дома, уже существовал готовый прототип, полностью вписывавшийся в новый образ мысли, — «промышленная» кухня. Европейцы в этот период были настроены радикально: дизайнеры, философы и политики считали необходимым построить новый мир, который освободит человечество не только от войн, но и от социального неравенства предшествующей эпохи. Для этого требовались не просто дома нового типа, но и совершенно новый подход к быту.

Роль женщин в создании этого нового мира особенно признавалась в Германии. Там, как и в Америке, давно уже существовало мощное женское движение: его участниц еще с 1880-х годов волновали вопросы эффективности домашнего труда, обучения домоводству в школах и так далее. Значение их деятельности признавали и архитекторы, например, Бруно Таут в 1924 году подытожил свое видение идеальных отношений между зодчим и клиентом фразой «Der Architekt denkt, die Hausfrau lenkt» («Архитектор думает, домохозяйка направляет»)53. Когда после войны книгу Кристины Фредерик перевели на немецкий, она нашла живой отклик у публики, в том числе у Греты Лихоцки — архитектора из Вены, создательницы одного из важнейших дизайнерских проектов XX столетия: франкфуртской кухни. Созданная отчасти под впечатлением от устройства кухни в вагоне-ресторане, франкфуртская кухня, по сути, представляла собой уменьшенный вариант своей американской предшественницы. Этот недорогой и компактный набор кухонной мебели был снабжен рядом устройств, экономящих место, вроде складной гладильной доски и выдвижных металлических емкостей (в духе Фредерик) для риса, сахара и муки. Кухня Лихоцки впервые в истории была запущена в массовое производство — в 1920-х годах при строительстве социального жилья во Франкфурте было установлено ю ооо таких наборов — и стала прототипом современной встроенной кухни, так хорошо знакомой каждому из нас.

Впрочем, несмотря на остроумный дизайн и коммерческий успех, франкфуртская кухня понравилась отнюдь не всем. Она проектировалась в расчете на оптимизацию движений хозяйки, выполняющей повседневную работу, и в действительности отрезала женщину от остальной территории дома и от семьи. Ее устройство оказалось очень негибким: два человека не могли готовить на ней одновременно, там нельзя было играть детям (выдвижные емкости располагались в соблазнительной близости от пола), и уж точно она была слишком мала, чтобы вся семья смогла там пообедать. Все это Лихоцки сделала намеренно: к 1920-м годам готовить и есть в одном и том же помещении стало считаться негигиеничным. По мнению Лихоцки, стряпня была работой, которую следовало отделить от результата — обеда. Она поясняла: «Из чего состоит сегодняшняя жизнь? Во-первых, из работы, а во-вторых, из отдыха, общения и удовольствий»54. Тем не менее успех франкфуртской кухни означал, что выработанный американскими феминистками подход к готовке как к нужному, но безрадостному процессу надолго утвердился на Западе. Кулинария вновь была загнана в неприметную часть дома, только на сей раз вместе с ней там оказалась и хозяйка. Вопреки намерениям создателей, франкфуртская кухня — как и множество наследующих ей компактных вариантов — не только не избавила домохозяек от каторги, но и гарантировала, что приготовление пищи останется все тем же одиноким, неблагодарным трудом, каким его всегда видело образованное общество.

Франкфуртская кухня обнажила фатальный изъян раннего модернизма, до сих пор негативно влияющий на наши подходы к архитектуре. С благими намерениями— построить лучшее общество — модернисты пытались создать совершенный мир, способный освободить мужчин и женщин от их собственного несовершенства. Инженерия домашнего хозяйства превратилась в инженерию социальную, в создание рациональных зданий, где могли обитать только рационально мыслящие люди. Конечно, все это было иллюзией, если даже не надувательством, чье влияние на последующие поколения в основном объясняется несомненной красотой произведений модернистского дизайна. Но и сам этот образ обладал достаточной убедительностью, чтобы утвердиться надолго. Даже сегодня мысль о том, что дизайн в одиночку может спасти общество, представляется, по крайней мере некоторым, вполне правдоподобной.

Главным проповедником этой концепции «дивного нового мира» стал архитектор швейцарского происхождения Ле Корбюзье. Для него заставленные мебелью дома довоенной Европы были проявлением «рушащихся буржуазных ценностей», свойственных «неприемлемой эпохе, обреченной на скорый конец»55. Все это следовало полностью искоренить как в физическом, так и в нравственном плане. В серии полемических эссе, среди которых был и новаторский манифест «Vers une Architecture» («К архитектуре»), написанный в 1923 году, Ле Корбюзье разъяснял читателям, как осуществить это на практике. «Требуйте, чтобы в вашей спальне, гостиной и столовой стены были белоснежными, — вещал он. — Побелив стены, вы станете хозяевами самим себе, захотите быть точными, аккуратными, мыслить четко»56. Как заметил исследователь его идей Марк Уигли, для Ле Корбюзье использование белого цвета было чем-то вроде архитектурной гигиены; примерно так же в XVIII веке мужчина мог надеть белую рубашку вместо того, чтобы помыться57. Ле Корбюзье полагал, что, живя в незапятнанном окружении, современный человек избавится от несовершенства как физического, так и нравственного: «Его дом чист. В нем больше нет темных, грязных углов. Все показано как есть. И приходит внутренняя чистота...»58.