Четыре унции кофе - Иван Райли

Едва переехав в Чикаго, и позже, возвращаясь из долгих командировок, я старался выбираться в центр по будням, чтобы не играть в одной общей массовке с потоками туристов и горожан. Автомобильные пробки казались мне меньшим злом. Первое время приходилось парковаться, где попало. Зачастую втридорога, на тех местах, которые ушлые жители мудро обходят стороной, и даже новейшие путеводители рекомендуют держаться от них подальше. Затем я обнаружил вполне приятный пятиэтажный паркинг на Ист Уолтон Плэйс. Нижние этажи, как всегда, были проданы по годовым абонементам, но от третьего и выше все же давали надежду обрести временное стойло. За четыре доллара в час. Это устраивало, потому что в минутах ходьбы от паркинга находилось все, что меня интересовало – несколько музеев, галереи, книжный магазин, уютные кафе, где, как я считал в то время, подавали хороший кофе, и пара зеленых островков, сидя на скамейках которых можно было полистать свежую газету или только что приобретенную книгу. Важно было правильно рассчитать время. То есть попасть в центр через узкий шлюз в полтора часа между завтраком и ланчем, когда все основные игроки уже прибыли на свои базы. А затем так же незаметно улизнуть из него, пока обитатели офисов еще трудятся в поте лица. За эти четыре-пять часов я, как правило, успевал посетить новые экспозиции, прикупить пару занятных вещиц и перекусить по дороге. Как ребенок, я мог любоваться небесными сферами в планетарии Адлера. Часами рассматривал диковинных рыб в аквариумах Шедда, а затем переключался на динозавров в Музее естественной истории Филда. В старинном особняке Сэмюэла Никерсона иногда выставляли нечто оригинальное, и я заглядывал в его прохладные (особенно в летнее время) пенаты. Однажды я обнаружил там коллекцию работ Луи Тиффани. Одно из главных достоинств музеев – вас убедительно просят не пользоваться видеокамерами и перевести телефоны в беззвучный режим. Я всегда старался идти дальше. Свой телефон я просто выключал. Музеи, концертные залы и картинные галереи выполняли для меня особую терапевтическую функцию. Они позволяли на время отвернуться от мира еды, для которго я был чужим по крови, и прикоснуться к тому миру, где я некогда обитал – среди разговоров о Тойнби, Кьеркегоре и Фаулзе, фортепианных пассажей Рахманинова и выставок полотен сюрреалистов или голландцев старой школы. Интернет в этом смысле мог дать мне многое, но не все. Не хватало живого общения с людьми, которых я считал близкими мне по духу. С которыми было приятно сразиться в философском диспуте и не менее приятно отступить перед глубиной чужого ума. После нескольких лет, проведенных в глуши, и еще некоторого времени, целиком потраченного на ресторан, вернуться к цивилизации было здорово. Если позволяла погода, иногда я прогуливался по набережной Нэви Пьер и кормил чаек, отщипывая хлебный мякиш. Еще реже пускался в морскую прогулку на одном из катеров, пришвартованных к пирсу. Туристов здесь было предостаточно, так что двухпалубная шхуна заполнялась в считанные минуты. Я всегда занимал место на верхней. Оттуда открывался прекрасный панорамный вид на старую пристань и спокойные воды озера.

Так или иначе, каждый мой визит в даунтаун предполагал пешую прогулку по Ист Уолтон Плэйс от паркинга до музеев, магазинов, кафе и обратно. Однажды в августе я обнаружил, что кофейню «Кап Дриммин», завсегдатаем которой я был, закрыли на ремонт. Перехватив сэндвич в фойе музея, я решил перебиться. Но запахи фастфуда на набережной сделали свое дело, и я ушел от греха подальше, убедив себя отобедать в каком-нибудь пристойном месте. Я считал, что неплохо ориентируюсь в этом районе, однако кроме японского ресторана ничего не нашел. Возвращаясь к парковке несолоно хлебавши, я увидел вывеску «Старый город». Самое удивительное, что это кафе располагалось всего в двух кварталах от паркинга, и я ходил мимо него постоянно, совершенно не догадываясь о его существовании. Со мной такое случается. Кафе занимало первый этаж кирпичного дома. Вход располагался между двумя эркерами, в каждом из них за стеклом обедали компании. Внутри было шумно. Из динамиков вовсю лилось диско. Я не ушел по трем причинам. Во-первых, в зале работал кондиционер, обливающий бодростью любого переступившего порог. Во-вторых, пахло на удивление вкусно. Ну, и в-третьих, я все-таки был голоден, а путь домой в район Форест Парка предстоял неблизкий. В дальнем углу был свободен столик, и я направился прямо к нему. Официантки, три девушки в униформах, сбивались с ног, доставляя заказы и убирая освободившиеся приборы. Я прождал около пяти минут. Потом откуда-то из боковой комнаты появилась девушка в джинсах и клетчатой рубахе и протянула мне меню. Она улыбнулась дежурной улыбкой. Разумеется, бедра и выразительный взгляд отпечатались в моем мозгу моментально. Не могу сказать, что я «запал». Но отметил для себя – это точно. Каштановые вьющиеся волосы большой копной над затылком. Голова в облаках. Легкий макияж едва подчеркивал ресницы. Свежа и раскованна. Когда одна из официанток, освободившись, устремилась к нам, она остановила ее на полпути, сказав громче обычного, чтобы преодолеть музыку: я приму, Дэлла. Похоже, она была старшей смены, а может менеджером, вышедшим на подмогу персоналу в час пик. Так это выглядело и так я тогда подумал. Не помню, что именно я заказал. Наверное, что-нибудь дежурное, побыстрее. Я перекусил, выпил чашку кофе и был таков. Но месяца через два, вновь оказавшись на Ист Уолтон, я нарочно задержался перед витриной. Она сидела за столиком в левом эркере. Одна. Светлая блузка, бежевые брюки. В руке она держала книгу, на суперобложке которой я прочитал «Особенности когнитивной психокоррекции». На столе лежала тетрадь и карандаш. Видимо, она делала какие-то пометки. Я решил зайти. Устроился за первым попавшимся столиком, ближе к входу. В зале было человек семь, не больше. Заказал кофе и яблочный штрудель. Бас ритм плыл под потолком. Я знал эту вещь. Ударные, гитара и саксофон. Даже помнил их клип. В темноте гитарист освещен лучом прожектора сверху. Он вступает первым, после бита. Затем девушка на саксофоне (по-моему, шведка) следует за ним, повторяя гитарную тему – первые четыре ноты, выстроенные в две терции. Пару лет назад это была абсолютная бомба, и ее можно было услышать повсюду. Я пил кофе, пытаясь меньше пялиться. Хотя она абсолютно не обращала никакого внимания на то, что происходило вокруг. Надо было как-то начать, и я выдал банальное: «Университет Чикаго?». Она остановила свой взгляд на мне. Вытащила карандаш из губ и откинула копну волос в картинном взмахе головой. Да, вздохнула она, помогаю старшему сыну с рефератом, пока средний смотрит за дочкой. Вообще-то, должен был муж. Но он сегодня не в духе – потянул связки. Для бойцов ММА это не редкость. Она хотела еще что-то добавить, но первая не выдержала, прыснула смехом и закрыла лицо ладонями. Простите, сказала она через минуту, вдоволь насмеявшись и мотая головой из стороны в сторону. Нас учат зрить в корень. Школа профессиональной психологии. Третий курс. Думаю, добить в следующем году. Если не умру по дороге. Как вам наш штрудель? Пришел мой черед повыделываться. Не дурен, ответил я. Хотя тесто немного жестковато. Похоже, его слегка недомесили. Минуты на три. Потом его не мешало бы скатать в шар, смазать маслом, завернуть в пищевую пленку и оставить минут на тридцать, чтобы отдохнуло. Вот тогда штрудель получится действительно мягким, нежным и шелковистым. Она отнеслась к моим комментариям серьезно. На ее вопрос я соврал, что программист, а выпечкой интересуюсь кустарно, и иногда по выходным что-нибудь пеку. Для себя, так сказать. Слово за слово. Она забыла о книге. Я забыл о коллекции Тинторетто. Потом пересел к ней за стол. Мы проговорили почти час обо всем на свете. Ее реплики были точны и всегда по делу. Но я заметил для себя, как она умеет слушать. Редкое качество для девушек, уж я-то мог об этом судить. Ей и вправду было интересно. От нее я узнал, что это кафе основал ее прадед, а она получила его в подарок на совершеннолетие, когда отец решил отойти от дел. Хотя с одиннадцати лет помогала ему во всем. А в первый раз за барную стойку стала в четырнадцать. Как-то зимой отца прихватил приступ радикулита, натурально не мог разогнуться. Пришлось его подменить. Ну и, конечно, все пошло наперекосяк и с клиентами, и с кассой. Но смену все-таки выстояла до конца, не сдрейфила. Спасибо официантам. Ребята тогда были еще старой закалки, подставили плечо. Я чуть было не брякнул про богатую невесту (вовремя спохватился), прозвучало бы это топорно. Вдруг, как нельзя кстати, она вспомнила про выставку неизвестных работ Ворхолла на следующей неделе. Я не был его страстным поклонником, но теперь у нас возникла причина куда-нибудь сходить вместе, и меня это искренне обрадовало. Мы обменялись телефонами. Я успел купить книгу, ради которой приехал. По дороге назад специально обогнул кафе через переулок, чтобы не испортить впечатления, которые я сохранил. Для меня это было важно. Столько раз приходилось попадать в обычные, по сути, но дурацкие по смыслу ситуации, когда все уже сказано, воспринято и пережито. И вот опять вас неожиданно сталкивают лбами. И ничего, кроме идиотских улыбок и еще одних «приветов» не приходит на ум. Потому что это отделение уже отыграно, до следующего еще далеко. Вы как бы застряли в паузе. Поэтому, дабы не нарываться на аляповатые мазки к картине, которую вам удалось выстроить, промеряя каждый шаг, – бережно, почти математически, – лучше просто снять холст с мольберта и припрятать его до времени, пока следующая волна вдохновения не посетит ваш скромный угол. Мне слишком дорого было послевкусие – этой беседы и яблочного штруделя. Который, на самом деле, был почти идеален. Мне просто хотелось за что-то зацепиться.