Четыре унции кофе - Иван Райли

Я всегда мечтал путешествовать налегке. Когда весь багаж помещается в карманах, а проще говоря, вы не везете ничего, кроме паспорта и бумажника. Попахивает утопией. Как минимум, несессер нужен обязательно. А иначе, как прожить без станка для бритья и дорожного набора? Предположим, комплект белья можно купить по дороге в отель. Но с годами добавляются теплые носки, дорожный плед, медикаменты. А если вы ведете жизнь невидимки – то есть человека, не привязанного к месту и не стесненного финансами – то без хорошего лэптопа никак не обойтись. Айфон или айпэд, конечно, снимают проблему коммуникации. Ведь даже человек с плохим зрением в состоянии мгновенно увеличить изображение чего бы то ни было, совершив едва заметное движение большим и указательным пальцами. Его, кстати, традиционно используют парамедики, чтобы получить доступ к зрачкам потерпевших. Но когда дело касается ожидания в кресле аэропорта, в городских пробках и прочих вынужденных простоев, большой экран под рукой просто незаменим. Я помню, как пару лет назад застрял в PRG на четыре дня. Все трансатлантические рейсы были отменены из-за того, что в Исландии проснулся вулкан. Произнести его название без вывиха языка невозможно. Отель был расположен на территории аэропорта, питание тоже обеспечили. Можно было вернуться в Sheraton, но с утра до вечера моросил дождь, и Прагу заволокло туманом. В итоге я получил уникальную возможность дорваться до коллекции европейского кино, которую возил неприкосновенной годами на жестком диске своего «Макинтоша». Лучшие золотые львы, серебряные медведи под сенью пальмовых ветвей четверо суток гостили в моем номере. Я делал паузы только по физиологическим причинам. И мне не хватало моего кофе, потому что коробка уже давно была отправлена на материк. Что за коробка? Не самый дешевый, но все же вполне действенный способ осуществить пресловутую розовую мечту путешественника. Жизнь налегке. В двадцать первом веке все почтовые операторы предлагают курьерскую доставку. Так что нам повезло. Путешествуя из страны в страну, из города в город, из отеля в отель больше нет смысла возить с собой все свое барахло. Самое нужное помещается в стандартную коробку почтовой службы. Остальное можно купить, где бы вы ни находились. Курьер сам заберет ваш скарб из номера отеля и доставит в любую точку земного шара. Без преувеличений. Даже самые глухие места на карте – это только вопрос цены. А поскольку львиная доля моих переездов не выходила за пределы популярных магистралей, курьеры с моей коробкой в основномкурсировали внутри сети интерконтинентальных отелей. Заклеенный скотчем почтовый ящик стал моим предвестником. Сначала в отеле появляется он, затем я. В редких случаях мы приходим одновременно. Раз или два приходилось заполнять бланки розыска, но все разрешилось благополучно. Увы, мне есть что терять. Мой упакован по одному и тому же шаблону. На лист пенопласта я кладу кожаный кейс, обвязанный пленкой. Как правило, это самая ценная часть груза. Кейс мне изготовили по заказу в мастерской Джона МакКанингема, Баффало, штат Нью-Йорк. Много лет назад. Добротная кожа рыжего цвета, надежные фиксаторы. Внутри – ложемент из настоящей губки (не путать с поролоном). Левая, самая крупная ячейка, отведена под электрическую плитку образца 1935 года. Такой пользовались английские моряки. У нее литой керамический корпус, который сверху напоминает круглый лабиринт. От центра, между толстыми стенками, проложена стальная спираль, похоже, оригинальная. Вилку, конечно, пришлось заменить. Прелесть этого изделия, помимо камерных размеров, состоит в том, что оно дает ровное тепло и быстро нагревается до запредельных температур. В прямоугольной секции рядом с плиткой покоится настоящая персидская далла. Восемнадцатый век. Олово ручной плавки, обшитое чеканной медью. Древний мастер изобразил караван верблюдов, бредущих по пескам. Семь всадников. За ними, замыкая шествие, идет одинокий лев. Выше, над черепом слона, парит орел. В сердце вписан трилистник, и языки пламени в шахматном порядке разбросаны по всей поверхности. Орнаментом этой картине служат густые заросли, образованные искуссным сплетением цветов нарцисса, шиповника и гвоздики. Короткая ручка отделана не деревом, а черным камнем, похожим на гагат. Такая ручка «лежит» в ладони. Мерную ложку мне подарили. Этот скуп обычной формы, но сделан в Колумбии из чистого серебра. По легенде, настоящая чашка кофе должна быть приготовлена из двадцати трех кофейных зерен. Именно столько в молотом состоянии помещается в эту мерную ложку. Не знаю, о каких именно зернах шла речь в легенде, уверяющей также, что заветная чашка, выпитая утром, предвещает счастливый день, полный успеха. Словом, фольклор. Мне грех жаловаться, но чтобы удача каждого дня зависела от утренней чашки кофе…

Вторую половину кейса занимают семь одинаковых прямоугольных ниш, в которых я держу стеклянные капсулы в бамбуковой оплетке. Святая святых моего кофейного храма. В каждой из них зерна особого сорта.Что касается кофемолок, то никаких особых предпочтений у меня нет. На рынке хватает именитых производителей, и в любом отделе кухонной техники можно выбрать портативную машинку для перемалывания зерен в пыль. Так что кофемолка идет поверх кейса. Вместе с парой брюк, книгой, бельем и прочим хламом, который я отказываюсь тащить на себе.

Конечно, в отелях, где я останавливаюсь, есть возможность спуститься в ресторан или выпить кофе в баре. Можно заказать чашку в номер. На худой конец, вас ждет стандартная кофеварка – этот черный лакированный склеп со сменными фильтрами. В соломенной корзине по соседству, как правило, оставляют пару-тройку кофейных пакетов (среди прочего – обязательно хотя бы один – decafe). Чем дороже отель, тем качественнее будет кофе в корзинке. Но странный процесс, в ходе которого кусок пластика будет шипеть, кряхтеть, сморкаться и плевать кипятком сквозь кофейную жижу, пока не выдавит этот субстрат в кувшин из небьющегося стекла, не имеет ничего общего с завариванием кофе. А в ресторан не принято ходить с собственными зернами. Так что меня можно считать гурманом поневоле.

Кое-где к почтовой коробке с моим именем так привыкли, что иногда пытаются подтрунивать надо мною. Порой даже на грани фола. Однажды я пожаловался Джоан, очаровательному менеджеру Hyattв Честере, что, если она еще раз поселит на моем этаже трубача (мне плевать, в каких оркестрах он играет и сколько регалий над его каминной доской), то следующая посылка станет последней. Джоан изобразила фальшивый ужас. Она прикрыла губы рукой и произнесла вполтона, подобострастно глядя мне в глаза: вы пришлете нам свое сердце? Стоило оценить степень ее дружеского сарказма. Нет, ответил я. Просток вам я больше не приеду. А в коробке будет пластид.

—Джонни! Джонни!Джонни! Джонни!

Он всегда кричал это полуистерическим голосом. Орал каждые две минуты. По поводу и без повода. Казалось, будто невидимая рука, поселившаяся в мотне засаленных штанов размера четыре икс, периодически сжимала его тестикулы, выдавливая один и тот же вопль из жирной глотки: Джонни! Единственное слово, которое он знал. Между залом и кухней была подсобка в три шага шириной. В зале он вел себя паинькой, угождая клиентам, но стоило ему перекатиться (триста фунтов веса при росте пять футов) в подсобку, как он тотчас вспоминал обо мне. Словно в дверной косяк перегородки был вмонтирован зловещий датчик, посылавший мое имя в его заплывший салом мозг всякий раз, когда он приближался к кухне. Как же я ненавидел этот кусок дерьма! У ненависти есть множество степеней. Пусть самый отчаянный бедолага назовет крайнюю, я все равно смогу добавить к ней свою. Мы невзлюбили друг друга с первого взгляда. Но когда я попал в эту богадельню три года назад, жирный окорок подъедался помощником хозяина. С самого начала он был высокомерен до предела, и я старался не подставляться понапрасну. А если случались откровенные наезды с его стороны, я не велся, предпочитая сразу обращаться к Дорис. Она знала, как вести себя с этим уродом. Жирдяй Тони, так называли его за глаза в этой дыре. Джон, хозяин «Берлоги» и муж Дорис, умер от инсульта, а год спустя врачи поставили ей диагноз в клинике Хэттуэя. Она старалась держаться бодрой, как ни в чем не бывало. Но мы понимали, что исход предрешен, и, рано или поздно, бар придется продать. Жирдяй становился тем наглее, чем меньше оставалось сил у Дорис и чем реже появлялась она в заведении. У него не было шансов, и он это понимал. Старуха никогда не продала бы «Берлогу» этому ублюдку, даже если бы он согласился заплатить втридорога. И дело было не в том, что он не справлялся со своими обязанностями. Как раз наоборот. За долгое врямя Джону удалось выдрессировать этого хряка до состояния циркового хомячка. Но ни такта,ни уважения (что уж говорить о сострадании) воспитать в нем так и не вышло. Дорис чувствовала его сердцем. В жизни попадаются омерзительные особи, которых природа создает для баланса. Если есть розарий, значит, где-то поблизости бродит скунс. Так случилось, что единственный дядя жирдяя из Оклахомы двинул лыжи в аккурат той зимой, когда Дорис стала носить вязаные шапки не снимая. Деньги от продажи захолустной дядюшкиной фермы пришлись как нельзя кстати. И жирный Тони придумал план. Не надеясь победить в лобовую, он пополз огородами. В Квинсе он уговорил адвоката (старые карточные долги) сторговаться с хозяйкой, а потом переоформил все на себя. Я помню тот день, когда его наглая рожа застыла на пороге бара и растеклась квазисчастливой улыбкой. Двух официанток он уволил тотчас (ни одна из них не дала ему даже прикоснуться). Меня ожидала та же участь. Если бы Тони умел готовить. А стряпать он не любил. Не умел. И не мог. Оказаться в жаре с таким весом, в царстве огня и пара, значило приближать неотвратимый апоплексический удар. Мог ли он найти другого повара? Вполне. Но головная боль управляющего в «Берлоге» заключалась в том, что удержать классного спеца в этом захолустье было почти невозможно. Трасса 92 служила единственной живоносной артерией, приносившей клиента. Местные забулдыги не в счет – проку от них мало. Удачное расположение и доступные цены – вот то, что делало этот бар популярным к востоку от Артура. В часы пик в зале было не протолкнуться. Покойный Джон когда-то даже заказал огромный выносной щит «Извините, все занято», чтобы люди понапрасну не останавливались. В такие часы кухня гудела на всех парах, и поварам приходилось ох как не сладко. Надо отдать последнюю дань уважения Дорис – за четыре месяца до смерти и за два до продажи она сделала то, о чем Джона умоляли годами. Она купила новые вытяжки и добавила два притока. Если бы старина Пол, полукровка из Вайоминга, обучавший меня кулинарным азам, увидел теперь свою кухню, он бы наверняка крякнул что-нибудь скабрезное. Пол зарабатывал больше, чем кто-либо до него, но и продержался в «Берлоге» неестественно долго. Его погубила трава. В зале висел пасторальный пейзаж – песчаная коса на берегу океана – и Пол, появляясь в «Берлоге» к началу смены, прикасался пальцами к прибою наподобие того, как набожные католики опускают пальцы в чашу при входе в собор. Он грезил Калифорнией. Парень с его талантом мог устроиться, где угодно. Пол был поваром от Бога, а таких ребят надо поискать. «Однажды, —любил повторять он, пережив очередной девятый вал, —я приколю свою бандану ножом к барной стойке и пошлю вас всех на хер. В Санта-Розе есть отпадный пляж. Я сделаю плот из конопли, повешу звездно-полосатый парус, возьму гитару и мешок дури вместо подушки. Я назову его «Сэйнт Пол». И он заливался заразительным смехом, вытирая пот со лба. Жирдяй Тони смотрел на него с уважительной опаской. Пол запретил ему переступать порог кухни. На всякий случай рядом с дверью висела старая разделочная доска, и Пол любил, покончив с очередной порцией стейка, засандалить нож с двадцати футов. Себя он называл проститутом. «Я умею готовить лангустов и парфе по-берлински, —говорил он, —а кто я здесь? Король фритюра? Властелин недожаренных гренок?..». Он учил меня тому, что умел, и чем лучше у меня получалось, тем больше удалялся он от процесса, постепенно погружаясь на дно своей безмятежности. Все выглядело, как обычно. Он живо передвигался по кухне, говорил и смеялся. Но я понимал, что настоящий Пол в тот момент сидел на песке в тысяче миль отсюда и смотрел, как занимается волна. Остановить этот процесс никто бы не смог. Он стал опаздывать. Затем начал пропадать, ссылаясь на внезапную простуду. А потом просто исчез. Мы даже не попрощались. Придя на смену, я обнаружил надпись кетчупом на задней стенке холодильника: «Беги отсюда, малыш».