Игра в классики на незнакомых планетах - Ина Голдин

– Что ж вы, – сказал хозяин с досадой, – пока вас не упокоят, сами не успокоитесь? Как лихорадка всех охватила, ей-богу.

– А как же, – беспомощно сказал Стась. – А что же…

Было что-то очень неправильное в этом доме, в том, как ловко они отгородились от войны. И манеры их… «Настоящие баре, – с неприязнью сказала Наталка за его плечом. – Пережитки прошлого».

Не хотел он об этом думать. Слишком устал.

В комнате – холодная затхлость, пахло пылью и старой слежавшейся тканью. Но Стась так устал, что видел только кровать; навалил на себя одеяла и шкуры и упал в сон, как в яму. Ему снилась Охота, скелеты в рваной немецкой форме, кричащие вслед на лающем языке. Потом снилась Ирена, и так хорошо, что Стась удивился, зачем проснулся. Спокойствие вокруг было прежнее, нерушимое, такое, что казалось неестественным. В конце концов он сполз с кровати, с трудом открыл один ставень. Нужно было собираться, что-то решать, уходить. Не хватало еще навлечь беду на девчонку со стариком. А Стась стоял, как зачарованный, и глядел в окно. Ни луны, ни звезд. Под окнами с трудом угадывался сад, дальше – неясный силуэт старинных ворот. И за воротами – то ли бесконечная пустошь, то ли опустившееся под грузом темноты небо, придавившее землю раз и навсегда. Да и будь светлее, Стась вряд ли узнал бы здешние места. Наверное, откуда ни взгляни сейчас на Беларусь, она будет такой же: застывшей в непроглядной ночи, покрытой траурным черным небом.

В комнату сунулся кто-то незнакомый, немолодой и чуть сгорбленный.

– А, так пан не спит. Хозяева теперь ужинать будут. Пан спустится или мне сюда принести?

– Что ж вы, посреди ночи ужинаете?

– Так не поздно. Вы, пан, считайте, два часа всего проспали…

Человек принес и одежду. Чуть пожелтевший батист, темный бархат. Стась попытался пошевелить рукой, вздохнул и попросил помочь ему одеться.

В столовой, где ждали его Ирена с хозяином, было пусто и гулко; низко свисала с потолка старинная люстра, точно такая, как в бабкином доме. Но о бабке Стась тут же забыл: он смотрел на то, что было на столе, – а старик смотрел на него. Стась сказал неловко, смутившись этого жалеющего взгляда:

– Простите. Из-за ранения я совсем приличия потерял. Разрешите представиться. Меня зовут Станислав Немиро, я… студент художественного училища.

Вышло даже изящно – вот бабка была бы довольна, почему-то подумалось Стасю.

– На ваши художества мы тут насмотрелись, – желчно сказал хозяин. – Меня зовут Ян Дашкевич, а это моя невестка, Ирена… да вы уже, кажется, знаете. Пусть вас не удивляет такое странное сожительство. Мой сын, видите ли, решил, что в борьбе за нашу и вашу свободу без него уж никак не обойтись. А мы вот теперь сидим здесь и ждем, пока пан революционер соизволит вернуться. Ирене скучно, разумеется. Но я полагаю, что тут сейчас спокойнее, чем в Варшаве… – Последнее было явно сказано не для Стася.

– Да, – подтвердил он, – в Варшаве сейчас нехорошо.

– Что же вы? Садитесь к столу, прошу…

Дашкевич произнес короткую молитву – и опять нахлынуло ощущение неправильности. Невероятности. Но губы у Стася, от Господа совсем отвыкшего, будто против его воли стали повторять за стариком. Потом начали есть. Стась заставлял себя – усилием воли, в которое и сам бы не поверил, – не хватать руками горячую картошку, не рвать оголтело зубами хлеб, не набрасываться зверем на жареное мясо в тарелке. Не у Ирены на глазах.

– Надеюсь, вы простите меня за скромное угощение, – проговорил Дашкевич. – В последнее время мы готовим лишь то, что самим же удается настрелять. Однако, кажется, земля эта в последнее время пользуется такой дурной репутацией, что и дичь ее бежит…

Ирена вдруг выпалила:

– А чи пан, пшес пшепадку, зна Михала Дашкевича?

– Да откуда же пану Немиро знать, Иренка, – покачал головой старик. – Михась поехал в Белосток, а наш гость идет…

– Из Витебска, – сказал Стась и вспомнил бесконечный путь по хмурым лесам. Не надо было им идти, затаились бы и сидели в штабе.

– Эка вас занесло, – без выражения сказал Дашкевич.

Ирена опустила голову; светлые пряди упали на лицо. Было в ее облике что-то настолько прекрасное и настолько горестное – даже смотреть больно.

– Я не знаю, окажется ли мое прибежище для вас надежным, – говорил Дашкевич, промокнув губы салфеткой. – Ваши… охотники ночью бродить не станут, но могут вернуться днем. А у меня уже не столько сил, чтобы самому показать им, где границы моих земель.

– Я пойду, – сказал Стась, хотя сейчас ему казалось немыслимым – покинуть эту столовую, этот дом, оторвать взгляд от Ирены. – Сейчас, только…

– Не торопитесь. До утра здесь никого не будет. Я смогу дать вам коня и немного провианта. Однако мне было бы трудно снабжать отряд…

– Нету отряда, – глухо сказал Стась.

Дашкевич только кивнул.

– Я бы посоветовал вам выбираться за границу. Многие уехали во Францию, это гостеприимная земля… а другие – в Италию.

«Не побегу», – подумал Стась, чувствуя, как в груди упрямыми толчками пульсирует злость – а может, это просто отдавалась боль в плече. Он слышал: кое-кто и вправду оказывался во Франции, удрав с работ. Но ему-то – куда?

Когда они выходили из столовой, Стась понял, почему ему все чудилось что-то одеревенелое в походке старика. Это ожидание – застывшее, закостеневшее, вечное.

Ирена извинилась и ушла к себе. Стасю тоже следовало бы пойти на боковую – когда еще в следующий раз доведется отдохнуть. Но сон, как назло, не шел, будто тех двух часов хватило, чтоб отоспаться за всю войну.

Дашкевич поманил его обратно в гостиную:

– Давайте-ка, пан Немиро, выпьем по маленькой.

Ликер, разлитый в серебряные стопки, был передержанным, переслаженным и на вкус – будто запыленным. Но Стасю он быстро ударил в голову. Боль в плече ослабла, уплыла. Старик пил молча, уставившись в темноту там, куда не доходил свечной свет. Кажется, о госте он забыл. И Стась молчал, слушал тиканье часов, смотрел мутным взглядом на выступающую из углов мебель – как обломки кораблекрушения под толщей воды.

Они просидели так, кажется, вечность.

Потом старик встал, раскурил трубку, рассеяв вокруг себя резкий терпкий запах табака. Стась тоже поднялся, неловко покрутился по комнате. Взял зачем-то со стола брошенную газету.

– Оставьте, – не оборачиваясь, сказал Дашкевич. – Это старая газета. Нам давно уж не доставляли почты.

– Старая, – повторил Стась. Конечно.

Он понял наконец, что неправильного в этой тишине. Дом молчал. Не было обычных вздохов рассохшегося дерева и разговоров, что ведут меж собой скрипучие половицы и древние платяные шкафы.

– Вы уже решили, куда поедете дальше? Тут недалеко – старая дорога на Пинск, – сказал старик, глядя в огонь. – Ее мало кто знает, но уж если выйдете на нее – с пути не собьетесь…