Чужие страсти - Эйлин Гудж

— Послушай, дорогой, если это так важно для тебя, то мы, конечно же, купим елку. Хотя я даже не знаю, куда мы ее поставим, — сказала Лайла. Она обвела взглядом комнату, которая была раза в четыре меньше гостиной в их прежнем пентхаусе на Парк-авеню. Впрочем, если переставить мебель, может, все-таки удастся втиснуть сюда елку…

— Неважно. — Голос Нила стал резким. — Зачем возиться с елкой, если для тебя это не имеет значения?

— Смысл в том, что это имеет значение для тебя. И вот это действительно важно.

— Забудь об этом, о’кей? Подумаешь, большое дело. — По его нервным движениям было видно, что он не слишком доволен ею.

Если бы она только смогла найти способ достучаться до него!

— Прости, если я расстроила тебя, — нежно произнесла Лайла. — Но мне, дорогой, тоже ведь нелегко. Эта работа — не вполне то, о чем я мечтала.

— Тогда не нужно было на нее соглашаться.

— У меня не было выбора. Разве ты забыл, что я перепробовала все варианты? — В ее голосе послышалась обида.

— Правда? Наверное, и в самом деле перепробовала, иначе мы бы не жили сейчас в этом сортире, — с сарказмом произнес Нил, не замечая, что его слова резанули ее, как ножом.

Лайла вдруг почувствовала, что у нее начинает раскалываться голова; чтобы унять боль, она закрыла глаза.

— Нил, прошу тебя. Не нужно срывать на мне злость. Я просто пытаюсь как-то свести концы с концами.

— И не только ты одна. — Он бросил на нее мрачный взгляд.

— Я знаю. Я только хотела сказать…

Нил резко вскочил с дивана.

— Слушай, давай поговорим об этом в другой раз. Я не хочу опаздывать на работу.

Сын нашел работу в кафе, которое находилось в центре города. Пока что он работал полный день, но владелец пообещал перевести его на половинный график, как только начнутся занятия в общинном колледже в соседнем городке Гудзон-он-Кротон.

Лайла смотрела, как он двумя шагами пересек комнату и полез в двустворчатый шкаф за своей курткой с капюшоном. Она встала и, подойдя к окну, увидела кружившиеся на ветру большие хлопья снега, похожие на гусиный пух из подушек, которыми на Олимпе дерутся боги.

— Будь осторожен за рулем, — предупредила она. — Дорогу, возможно, еще не успели почистить.

Лайла волновалась за сына больше, чем следовало, и чувствовала это. Но разве у нее не было серьезных причин для беспокойства? С Гордоном произошли немыслимые вещи. Что еще, кроме ее переживаний, могло уберечь Нила от чего-то столь же ужасного?

На мгновение она увидела своего прежнего Нила, когда в ответ он пошутил:

— Не беспокойся, мама. Это же не «Инди-500»[73]. Я обещаю никуда не спешить.

Через несколько секунд, стоя у окна, Лайла наблюдала, как сын спускается по засыпанным снегом ступенькам, а потом идет по аллее к месту, где стоял ее «таурус». На этом расстоянии Нил со спины очень напоминал молодого Гордона — та же высокая худощавая фигура, тот же быстрый, нетерпеливый шаг. Снежинки падали на его все еще влажные после душа завитки волос, которые, высохнув, превратятся в мягкие волны. Она вспомнила, как совсем маленького вытаскивала его из ванны, розового и извивающегося, с мокрыми взъерошенными волосами, которые торчали во все стороны. Вздохнув, Лайла подумала, что сын уже взрослый — или почти взрослый — и сам в состоянии позаботиться о себе. Разве он не делал все это, когда учился в другом городе? Скоро Нил снова покинет ее и уже окончательно уйдет в большой мир.

При мысли об этом сердце ее защемило.

Сын давно уехал, а она, облокотившись на ручку дивана, еще долго сидела на своем месте с кружкой остывшего кофе; незаконченный кроссворд так и остался лежать на журнальном столике. Воскресенья, когда Лайла целый день была предоставлена самой себе, были для нее самыми тяжелыми. Единственным преимуществом в работе домоправительницы были однообразие и отсутствие необходимости думать, что странным образом оказывало на Лайлу успокаивающее действие. Драя туалеты или моя пол, гладя одежду или нарезая овощи, она втягивалась в ритм этих занятий и теряла в них себя, словно йог во время медитации. И только в такие дни, как сегодня, ее сознание просыпалось и отправлялось бродить по темным аллеям воспоминаний. Именно в такие моменты Лайла не могла отделаться от мыслей, которые обычно не тревожили ее, поскольку она вовремя отбрасывала их.

В основном она думала о Гордоне — металась между тоской по нему и жгучим желанием пинать его мертвое тело от места, которое стало их вынужденным приютом, и до Тускалусы, штат Алабама, — а также о том, какое будущее ожидает их с Нилом. Она думала о брате, который сейчас сражался за свою жизнь. И об Абигейл, которая постоянно держала ее в напряжении, и она не знала, что еще может придумать бывшая подруга.

В последнее время Абигейл предпринимала попытки быть с ней поласковее, и это вызывало у Лайлы подозрение и сбивало с толку. С другой стороны, она добилась большого прогресса и за свою стряпню даже удостоилась похвалы Абигейл, которая сказала:

— Я уже не помню, когда в последний раз ела такое вкусное тушеное мясо. Какие приправы ты здесь использовала?

— Просто обычную приправу «Липтон» для супа, — сказала Лайла, испытывая какое-то извращенное удовольствие от удивленного взгляда, вызванного у Абигейл этим ответом.

Но вместо ожидавшейся от нее пренебрежительной реакции та просто улыбнулась.

— Так когда-то делала моя мама. А я не пробовала уже много лет.

Лайла улыбнулась ей в ответ.

— А как ты думаешь, откуда у меня этот рецепт?

Это был приятный момент, но Лайла не должна была забывать о том, что она сейчас работает на Абигейл. Временами чувство отчаяния, которое накатывало на нее, было настолько сильным, что она впадала в оцепенение. Казалось, что ее охватывал своего рода паралич, и в выходные она с трудом заставляла себя встать с постели, чтобы чем-то заняться.

Впрочем, сегодня все было по-другому. Она чувствовала себя настолько неугомонной, что боялась выскочить из собственной кожи. Чтобы не задерживаться здесь ни на минуту, Лайла встала с дивана и быстро надела «аляску», шапку и перчатки. Плевать на погоду.

Когда она ступила за порог, у нее сразу появились основания пожалеть о своем импульсивном решении. Холод обжег лицо, словно пощечина, и она съежилась в своей куртке с капюшоном, как черепаха в панцире. Такой мороз ассоциировался у нее с эскимосами и бескрайними ледяными полями, альпинистами с отмороженными пальцами на ногах и с полосой «красных штатов»[74], похороненных под трехметровым слоем снега. И хотя нельзя было сказать, что Роуз-Хилл находился за пределами цивилизации — в хорошую погоду, как и говорила Абигейл, отсюда до Манхэттена можно было доехать за какой-нибудь час, — он все же, казалось, относился к другому миру. Ледяной ветер, не встречая на своем пути возвышенностей, со свистом проносился по открытому пространству пастбищ и завывал у подножия гор. А снег, который на городских улицах к этому времени уже был убран машинами или лопатами, накапливался здесь с невероятной скоростью. Он уже начал заметать следы колес на подъездной дорожке и, словно сахарная глазурь на одном из тортов Абигейл, толстым слоем лежал на поперечинах забора и ветках елей, шумевших над головой.