Чужие страсти - Эйлин Гудж

Несмотря ни на что, они все-таки нашли в себе силы, чтобы продолжить путь. Спотыкаясь и падая, путники брели по голой равнине, поросшей низкорослым кустарником, продирались сквозь заросли фукьерии[63] и чольи[64], после чего на их телах оставались кровоточащие раны. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем пустыня сменилась местностью, в которой появилась какая-то растительность и было больше холмов. Теперь, карабкаясь по усыпанным валунами склонам, они уже меньше боялись наткнуться на гремучих змей, прятавшихся в расселинах скал. Ну и что, если змея их ужалит? В этом случае смерть просто придет немного раньше.

В полдень они остановились на отдых у высокого нагромождения камней, где была хоть какая-то тень. Пустив по кругу последнюю пластиковую флягу, в которой воды оставалось на самом дне, каждый сделал по одному осторожному глотку. Когда солнце спряталось за горизонтом, они снова двинулись в путь; несмотря на полное изнеможение, Консепсьон старалась подбадривать земляков идти вперед.

Они поднимались на крутой склон, когда она услышала звук, похожий на шум бегущего потока воды. Другие тоже услышали это; несколько человек упали на колени с возгласами радости, тогда как более практичные, включая и Консепсьон, поспешили проделать оставшийся путь до вершины холма, чтобы как можно быстрее достичь благословенной воды, которая, как им казалось, находилась по другую сторону.

Но когда они выбрались на гребень, никакой воды там не было. Зато они увидели кое-что получше: скоростное шоссе. Шелестящий звук, который они услышали, исходил от проносившихся на высокой скорости автомобилей.

Консепсьон упала на колени, посылая Богу горячую благодарственную молитву. Самый молодой, Сантос, шатаясь, с исступленными хриплыми криками устремился вниз по склону. Возможно, ему бы удалось привлечь внимание проезжавшего водителя, если бы Альберто Муньос, пожилой мужчина, сохранивший здравый ум, не побежал за ним и не свалил его на землю.

— Cuidate![65] — предупредил он юношу. — Разве ты не знаешь, что будет, если нас поймают?

Только в этот момент Консепсьон поняла, что путешествие, ее путешествие, еще далеко не закончилось. Пройдя через ад, она столкнулась с новым, казалось бы, непреодолимым препятствием. Как она найдет своего зятя Эдуардо в этой непонятной стране, если не говорит по-английски и ничего здесь не знает? Здесь, где для нее всегда будет существовать риск быть задержанной властями и высланной домой? Она раздумывала над этим, идя по обочине дороги после того, как они разделились (по предложению Альберто, который сказал, что, продолжая идти группой, они будут выглядеть очень подозрительно).

Консепсьон уже почти теряла сознание, когда, подняв клубы пыли, рядом с ней остановился замасленный желтый пикап, из окна которого высунулся розовощекий гринго в поношенной соломенной шляпе. Он обратился к ней по-английски, но она не поняла ни слова. Только когда он показал большим пальцем в сторону открытого кузова своего грузовичка, она сообразила, что он предлагает подвезти ее. Ни секунды не раздумывая, Консепсьон забралась в машину. Конечно, он мог сдать ее в Ла Мигра, эмиграционную службу, он даже мог быть убийцей или насильником, — но сейчас она была слишком измождена, чтобы думать о чем-либо.

Впрочем, этот гринго оказался неопасным. Он высадил ее на ближайшей заправочной станции в сонном маленьком городишке, который был чуть больше, чем ее родной городок. У нее было немного денег — американских долларов, зашитых в подол платья, — и, утолив жажду у фонтанчика с водой, она купила себе в круглосуточном магазинчике небольшой пакет молока, крекеры и немного сыра. К счастью, обслуживавший ее молодой человек был латиноамериканцем. Когда Консепсьон спросила у него, как ей добраться в Лос-Анджелес, он взял со стеллажа у прилавка дорожную карту и начал показывать ей, как туда проехать. Но она остановила его, сказав, что у нее нет машины. Продавец странно взглянул на нее и, наверное, только сейчас обратил внимание на ее грязный внешний вид. Наверняка догадавшись, что происходит, он вздохнул и направил ее к ближайшей автобусной станции. К тому времени когда Консепсьон добралась туда, станция уже была закрыта, и ей пришлось провести ночь на улице, на жесткой деревянной скамейке, что, как выяснилось, было для нее совсем не важно. Женщина была настолько обессилена, что заснула мгновенно, как только прилегла.

На следующее утро, когда открылись кассы, она купила билет в один конец до Лос-Анджелеса.

Через четыре часа Консепсьон уже въезжала в ЛА, который, как выяснилось, представлял собой не столько город, сколько разросшуюся систему беспорядочно застроенных районов, соединенных между собою автострадами. Очень скоро она безнадежно заблудилась. Она сходила с одного автобуса, чтобы тут же сесть на другой, который привозил ее в новое, но такое же сбивающее с толку место. Консепсьон обнаружила, что каждый район сам по себе был как отдельное государство, со своими жителями и своей культурой: белые, черные, азиаты, латиноамериканцы. Когда она добралась до латиноамериканского квартала под названием Эхо-парк, откуда пришло последнее письмо от Эдуардо, солнце уже почти село.

Ночь она провела на лавочке в парке, а с рассветом возобновила свои поиски. Через несколько часов Консепсьон наконец приехала по адресу, который был указан на конверте, лежавшем свернутым у нее в кармане; это был обветшалый многоквартирный комплекс на тихой улочке. Она даже не знала, живет ли здесь Эдуардо сейчас. От него уже давно не было никаких вестей. Получил ли он ее письмо, в котором она писала о гибели Милагрос? Как знать, может, его уже поймали и выслали из страны. В одном из своих предыдущих писем Милагрос он рассказывал, как агенты иммиграционной службы ворвались в дом, где он тогда жил вместе с дюжиной своих compadres[66], и арестовали всех, кого смогли найти. К счастью, Эдуардо не было дома, когда проходил этот рейд, иначе его бы тоже посадили на автобус и отправили через границу обратно домой.

Консепсьон с трудом поднялась по лестнице до нужной квартиры и постучала в дверь. Женщина обливалась потом, а ее урчащий желудок напоминал о том, что она со вчерашнего дня ничего не ела. За дверью не было слышно никакого движения, и она, немного подождав, снова принялась стучать, уже сильнее и настойчивее. Так продолжалось до тех пор, пока она не разбила в кровь костяшки пальцев. Но дверь упорно не открывали, и в конце концов, испытывая чувство глубокого разочарования, она отступила.

Тем не менее Консепсьон говорила себе, что пока еще рано беспокоиться. Судя по часам на автомойке напротив, сейчас было около восьми; Эдуардо вполне мог находиться на работе. В своем последнем письме он с радостью сообщал Милагрос, что нашел постоянную работу автомеханика. В этой стране, писал он, и у мужа, и у жены может быть своя машина, так что в гараже, куда он устроился, всегда много работы. Он надеялся, что рано или поздно ему удастся скопить достаточно денег, чтобы отослать их Милагрос. А когда-нибудь он даже купит ей дом. В этой стране гринго все возможно.