Групповая гонка. Записки генерала КГБ - Валерий Сысоев

Ну а когда перестала существовать страна, было разрушено «Динамо», а сам я в одночасье стал безработным, то начал ощущать, что и дома по большому счету стал уже не нужен. Мысленно тогда утешал себя тем, что не за горами пенсия, и я смогу обосноваться где-нибудь на даче, никого собой не обременяя. Просто очень скоро стало понятно, что прожить даже на генеральскую пенсию в нашей стране нельзя.

Пожалуй, последним рубежом наших семейных отношений стал период, когда я достаточно тяжело заболел и попал в клинику: дней десять меня готовили к операции, и в один из этих дней мне позвонила жена — спросила, нужно ли мне, чтобы она приехала и чего-нибудь привезла. Я, естественно, отказался: сказал, что все необходимое у меня есть. Мне действительно не требовалось ничего особенного. Но сам факт такого вопроса заставил меня понять: независимо от того, как долго мы формально будем оставаться в браке, какие бы то ни было отношения между нами можно считать завершенными.

Однажды у меня случился разговор с нашим известным композитором Славой Добрыниным, с которым мы были дружны еще со времен моей работы в «Динамо», и Слава сказал:

— Знаете, с возрастом стал очень сентиментальным, иногда плачу.

Я ему на это ответил:

— Я тоже. Но, к счастью, пока не на людях.

Принято считать, что сентиментальность — это такая возрастная вещь, когда нервишки уже не справляются с какими-то переживаниями. Но это происходит и тогда, когда мы принимаем какие-то глобальные решения относительно собственной жизни. Вроде бы все хорошо обдумал, полностью дозрел до того, чтобы это решение принять, но внутри тебя все словно рыдает по этому поводу.

В тот момент я вообще не думал о том, как буду жить дальше: гораздо больше переживал за дочь, хотя Пера достаточно рано стала жить отдельно, у нее родился сын Илья. С его отцом дочь довольно рано рассталась, и мне стоило впоследствии больших усилий убедить ее в том, что Илья должен общаться с родным отцом. Это только кажется, что с возрастом становится проще устраивать собственную жизнь. На самом деле ты постоянно чувствуешь ответственность за детей, ревность между ними, особенно если дети — от разных браков. Такая же ревность возникает порой между внуками. Мы ведь все очень эгоистичны, пока живы наши родители.

Когда не стало мамы, а она умерла рано, в 65 лет, меня долго и очень обостренно мучил вопрос: что я сделал для того, чтобы она подольше жила? Получалось, что не так много: я знал, что у мамы сахарный диабет, но она никогда не говорила о своих болячках. А я и не слишком интересовался. Мужское внимание к матерям — оно, вообще всегда в дефиците. Все время куда-то спешишь, все время что-то откладываешь на потом. Разве что позвонишь: «Как себя чувствуешь, мам? — Хорошо, сынок, все в порядке, ни о чем не беспокойся…».

На самочувствие мама пожаловалась лишь один раз. Я тогда сразу позвонил знакомому врачу, он приехал, но оказалось, что уже слишком поздно: у мамы начала развиваться диабетическая гангрена, ступня почти полностью почернела, потребовалась экстренная ампутация, а через два дня оторвался тромб.

И вот, когда ты уходишь с кладбища, оставляя там маму, это всегда еще один момент истины в жизни. От которого ты уже никогда и никуда не сбежишь, пока жив сам.

* * *

Сейчас я рассуждаю так: у меня есть дети и внуки, с которыми я с удовольствием общаюсь, есть собственная крыша над головой, а главное — рядом есть человек, который мне бесконечно дорог. Наверное это и есть счастье.

Отдыхать надо уметь. К пониманию этой, в общем-то простой истины, я шел очень долго и довольно сложным путем. Не то, чтобы я не понимал, что такое отдых, просто работа всегда до такой степени была смыслом жизни, что даже в отпуске я работал — что-то обдумывал, писал, анализировал. И только после того, как почти полностью перешел на зимний и достаточно активный отдых, как-то сразу понял, чего я себя так много времени лишал. Тогда же я для себя вывел идеальную форму отдыха, суть которой, если сформулировать ее словами, выглядит так: «Создай вокруг себя среду, которая бы могла тебе позволить побыть наедине с собой».

Когда по работе приходится постоянно и много общаться с людьми, от этого порой устаешь до такой степени, что даже дома хочется побыть одному, выключить все источники звука, так сказать. Помню, я как-то давно обиделся на товарища, с которым мы периодически обсуждали, что хорошо бы поехать в отпуск вместе. Взять и махнуть куда-нибудь — семьями. Каждый раз он находил какие-то причины, чтобы отказаться — уезжал отдыхать вдвоем с женой. Потом я понял, почему: в любой, даже самой небольшой компании тебе так или иначе приходится подстраиваться под окружающих: под их режим, под их интересы. Или им — под твои.

Формула «побыть наедине с собой» для меня предполагает три вечные ценности — воду, горы и небо. В свое время мне довелось познакомиться с альпинистами. В Среднем Баксане мы строили средмашевский альпинистский лагерь, и я как-то провел там несколько дней, которых оказалось достаточно, чтобы понять: альпинисты — совершенно особая категория людей. Основной их контингент состоял из молодых ученых, людей, с одной стороны в высшей степени интеллигентных, а с другой… Когда я посмотрел, в каких условиях они проводят свои отпуска, то поначалу был, конечно же, сильно удивлен: воды нет, мыться негде, холодно, постоянно на себе тащишь какой-то груз. А потом все понял и проникся к этим людям колоссальным уважением. Они же не случайно все молчат. В горах нельзя много говорить: нужно контролировать дыхание, когда поднимаешься вверх, нужно уметь сберегать энергию, горы — это прежде всего бережливость — сил, эмоций, нервов. Но самое главное — общение с горами и небом. Они идут наверх, словно к Всевышнему. В таком состоянии души совершенно не думаешь о том, что у тебя сорваны мозоли или обморожены пальцы. И понимаешь, как прав был Владимир Высоцкий, который написал очень точную фразу: «Лучше гор могут быть только горы…»

Понятно, что все люди разные, разные у них и предпочтения. Кто-то грибы-ягоды собирать отправляется, кто-то под парусом ходит.

Отдельная история на эту тему связана у меня с давним знакомым Мишей Екелем, который много лет проработал генеральным секретарем в Международной федерации велоспорта. Ему уже было за шестьдесят, когда пришлось лечь на операцию — удалить опухоль. Его супруга Мира всю жизнь проработала врачом, вот они вместе и стали искать места, где Мише было бы комфортно находиться. Жили они в Женеве, и нашли для себя два таких региона. Один — возле Шамони, фактически на границе Франции и Швейцарии на высоте 1200 метров над уровнем моря. Заранее снимают одно и то же бунгало и 10–12 дней гуляют по горам пешком.

Второе место Миша нашел для себя случайно, оказавшись во время одной из служебных поездок в Марокко, после которой их с супругой по приглашению марокканской федерации велоспорта отправили на две недели отдыхать в какой-то курортный комплекс возле Марракеша. Он мне показал фотографии: по виду — ну чистый пансионат какого-нибудь завода, которых в свое время немало строилось в Подмосковье: все скромненько, кругом пустыня, посередине небольшой оазис зелени, бассейн. Когда Миша вернулся, и мы встретились на каком-то велосипедном мероприятии, он мне сказал: мол, не представляешь, сколько здоровья придает марокканский климат.