Групповая гонка. Записки генерала КГБ - Валерий Сысоев

Мне приходилось бывать у штангистов на тренировках, я видел, как они гоняют в зале тонны металла, видел этих людей в быту — между тренировками. Большинство из них молчаливые ребята. Они много читают, уходят в какую-то свою философию. «Старик и море» Эрнеста Хемингуэя — это про них. Оттуда же — способность к невероятной концентрации всего своего существа, которую человек должен произвести в момент толчка или рывка, поднимая над головой поистине нечеловеческие веса. Казалось бы, ну, какая здесь может быть романтика спорта — провести жизнь, тягая эти блины: бум-бум, бум-бум? Но это же спектакль!

Я как-то беседовал с Тамашем Аяном, который долго был генеральным секретарем Международной федерации тяжелой атлетики, потом стал ее президентом. Никак не мог понять: зачем в тяжелую атлетику допустили женщин. И он ответил: что те, кто идет в штангу, особенно — в тяжелые веса, это женщины, которые лишены должного внимания со стороны общества. Спорт же дает возможность не просто создать свой мир, но и найти себя в нем.

* * *

Велосипедисты обычно умеют разбираться с техникой профессия предполагает. Так что при необходимости могу выполнить в доме любую работу. Вообще по жизни я сделал интересное наблюдение. Что в «техническом» плане мужики, условно говоря, делятся на две категории: одного человека дерево воспринимает, а другого — металл. Мне доводилось работать со многими уникальными мастерами — велосипедными механиками. Юра Самойлов был легендой. «Подковать блоху — это про него», дай бог ему здоровья. Все, что касалось ремонтных работ любой степени сложности, начиная от санитарно-технических и заканчивая созданием собственного велосипеда, — это про него. Все это — Юрины руки. А был, к примеру, Анатолий Евсеев. Выстроил дом из деревянных ящиков, в которых товары в магазины привозили. Он эти ящики разбирал, каждую дощечку «вылизывал» — получилось произведение искусства. Домик получился небольшой, какие по тем временам ставили на садовых участках, но сделано все было замечательно.

Если говорить обо мне, я очень люблю готовить. Наверное, это умение каким-то образом передалось от бабушки: умею приготовить что угодно, кроме пирогов. Все-таки тесто — отдельная история, живой организм. Этим постоянно заниматься надо, чтобы навык не терять. Не зря говорят, что тесто чувствует душу человека: если ты не в настроении, никогда пирог не получится.

Когда был моложе, всегда занимался готовкой на всю семью и на все праздники, на которые в дом все родные съезжались. Сейчас все больше летом на мангалах душу отвожу. Но не просто шашлык, а, скажем, красную рыбу приготовить — запечь ее с сыром, с зеленью, подержав предварительно часочек-другой в молоке.

Какие-то рецепты я брал из дореволюционной кулинарной книги, которую мне как-то подарили. Сам книги покупал мне доставляет удовольствие эта кулинарная пытливость. Что-то изобретаю сам, что-то подсматриваю в поездках. Еще люблю под настроение в саду возиться — горку цветочную соорудить или что еще.

Человек ведь так устроен, что внутри себя он всегда остается молодым. А умирает не тогда, когда подошел возраст. А когда гаснут глаза и затихают желания. Работая на руководящих постах, я с самого начала накрепко усвоил одну вещь: если тебя куда-то назначили, ты должен быть готовым к тому, что рано или поздно тебя будут снимать. То есть, ты, конечно же, не должен чувствовать себя временщиком, но и делать из этого трагедию тоже не стоит.

У нас в обществе был период, когда уход на пенсию вообще не представлялся чем-то ужасным. Многие, напротив, ждали его. Конфликт возник, когда все мы оказались в новой России, в которой произошла девальвация очень многих вещей, и человеку нужно было стараться любой ценой продлить свою активную работу, чтобы просуществовать, не скатиться в абсолютную нищету. И любая невостребованность стала восприниматься гораздо более болезненно.

На этой почве в обществе началась социальная борьба возрастов. Любой человек в возрасте, даже если был умен и полезен, занимал место, на которое претендовали более молодые. Получалось, что, даже не желая того, он торпедировал профессиональный рост этого человека. Это очень сложный момент, неизменно подогревающий антагонизм молодых по отношению к более старшему.

Когда доводится все это неоднократно проходить, на жизнь смотришь уже не то чтобы с чувством иронии, но скорее философски. Очень опасно на этом фоне воспитать в себе внутреннее чувство собственной незаменимости. Но вместе с тем, нельзя себя не уважать, если у тебя есть этот твой мир. Как только ты перестаешь себя уважать, ты становишься никем.

Это время очень хорошо позволяет понять и свое место в жизни — особенно среди людей, которые когда-то называли тебя другом. Дружба — это вещь, которая не определяется чем-то материальным. Ее нельзя пользовать — это важно. Она определяется внутренним интеллектом и, наверное, необходимостью быть рядом с тем или иным человеком. Когда ты знаешь, что можешь обратиться к человеку, как правильно говорится, в любое время суток с любой просьбой. Это очень сильно ведет по жизни.

Я вообще стараюсь не грузить друзей своими проблемами, особенно сейчас, когда многие стали уходить. Ну да, порой достают болячки. Но надо же понимать, что в человеке, как и в машине, тем более, с возрастом набирается некоторая сумма неполадок. Там масло протекает, тут выхлопная труба прогорела. Поплакаться сам перед собой ты, конечно, можешь, но это редкая вещь. Физическая боль, считаю — вообще не повод хныкать. Как-то я был у врача, мне делали достаточно тяжелую послеоперационную процедуру, и человек удивился: как вы терпите? Я, честно сказать, до той процедуры тоже не мог предположить, что столь терпеливый человек. Наверное, это опять благодаря велосипеду. Там умение терпеть скорее норма: падения, травмы, содранная шкура. Я как-то упал — не мог два месяца восстановиться, до такой степени спина была ободрана.

Поэтому сейчас, когда меня спрашивают: «Как живешь?» — отвечаю:

— По зарплате, по погоде и по самочувствию. А самочувствие — грех жаловаться. Я видел таких, у кого все значительно хуже.

Эта позиция очень удобна тем, что не дает возможности оппонентам тебя «добивать».

С точки зрения профессии, я продолжаю думать, рассуждать, писать. Это, считайте, моя личная шизофрения: как-никак я все-таки провел на руководящей работе пятьдесят лет. Но лучше быть «шизиком», нежели идиотом. И мне по-прежнему до всего есть дело. Как-то разговаривал с соседом, а он и говорит:

— Сергеич, угомонись. Я вот, когда уйду на пенсию, буду сидеть на даче, и вообще ничего не стану делать.

Я ему ответил тогда:

— Ты же устанешь посуду сдавать. Смотри, мы живем за городом, приемного пункта нет. Бутылки-то пустые куда девать будешь?

Насколько хватит во мне этой жизненной наполненности — не знаю. Но на минуточку давайте представим, что я взял бы и выбросил из себя все, чем я сейчас владею, занимаюсь и чем мне хочется продолжать заниматься? Я бы, наверное, сошел с ума.

Если говорить о внутренних барьерах, таких у меня всего два. О первом уже рассказывал в самом начале повествования — он касается поисков какой бы то ни было информации о родном отце. Второй столь же необъясним: начиная с тех самых пор, как я стал президентом Международной федерации велоспорта, меня много раз приглашали приехать в Израиль. Сначала приглашал глава израильской федерации велоспорта — бывший одессит, потом в гости звал наш динамовский футбольный вратарь Саша Уваров, который в 1991-м уехал играть в Тель-Авив и осел там после завершения карьеры. Словом, звали люди, не посторонние, с которыми я давно был знаком и отказать которым в общем-то не имел никакого повода. Но не могу заставить себя поехать в эту страну. Почему-то внутри есть очень сильное, почти мистическое ощущение, что поездка в Израиль станет последним путешествием в моей жизни. Понимаю, что это противоречит какой бы то ни было логике, но переломить себя не могу, как бы ни пытался. Австралия, Новая Зеландия, острова Фиджи — нет проблем, чтобы туда полететь. А тут — как стена стоит. Сколько раз уже случалось: привозят приглашение, билеты, я начинаю раздумывать и даже планировать поездку, но в последний момент обязательно находится что-то такое, что заставляет в очередной раз ее отменить.