Жена смотрителя зоопарка - Диана Акерман

По счастью, Янина работала как раз в бюро регистрации, где могла изготавливать удостоверения личности и вносить записи, подтверждающие их подлинность. Некоторые утверждали, что родились в Советском Союзе, или в семье польских мусульман, или лишились документов из-за пожара в церкви еще до 1939 года, некоторые присваивали удостоверения граждан, оказавшихся за границей или умерших. Все это требовало подтасовки и подгонки, создания, добавления и изменения записей в длинной цепочке реестров – отсюда и бумажные «Альпы» у Янины в конторе. В 1941 году, когда Ганс Франк выпустил указ об идентификационных карточках (Kennkarte), дополненных серийным номером и отпечатками пальцев, конторские служащие умудрились придержать бланки до 1943 года, а затем, воспользовавшись возможностью, напечатали фиктивные удостоверения. Толпы людей, кажется, вдруг потеряли все свои бумаги. Алчные авантюристы и специалисты подполья напечатали столько паспортов и прочих документов, что к лету 1943 года даже контора Циглера признавала, что пятнадцать процентов всех идентификационных карт и двадцать пять процентов всех разрешений на работу фальшивые. Только одна ячейка «Жеготы» производила от пятидесяти до ста документов в день, охватывавших весь диапазон: от свидетельств о рождении и смерти до удостоверений эсэсовцев нижнего звена и представителей гестапо. Янина говорила о своих клиентах как о людях, которые «ходят по зыбучим пескам»[81].

– Мне повезло… Я умею творить чудеса, – с гордостью говорила она своей подруге и коллеге Барбаре (Басе) Темкин-Бермановой, улыбаясь и постукивая согнутым пальцем по столику в кафе, чтобы не сглазить.

Рослая, грузная и уже немолодая, Янина всегда одевалась в широкие черные платья, похожие на рясу настоятельницы монастыря, и носила завязывавшуюся под подбородком экстравагантную маленькую шляпку с вуалью и меховую муфту. На кончике длинного тонкого носа с трудом удерживались очки, глаза за которыми лучились таким теплом, что люди обычно отзывались о ней как о «добрейшем человеке» и «вечной защитнице обездоленных»[82].

Участвуя сразу в двух видах конспиративной деятельности, мешая немцам и помогая евреям, Янина работала в тесной связи с Басей, которая была психологом до войны, а внешне – ее полной противоположностью: маленькая, стройная, нервная, подвижная женщина, которая постоянно носила старое пальто винного цвета, черный берет и вуаль, чтобы скрыть семитские черты.

Янина с Басей ежедневно встречались, чтобы обсудить дела, либо в конторе на Медовой улице, либо в лояльном к «кошкам» кафе, тоже на Медовой, в доме двадцать четыре; они устанавливали связи с монахинями и священниками, железнодорожными рабочими, профессорами, базарными торговцами, хозяевами магазинов, горничными, вожатыми трамваев, крестьянами, косметологами, инженерами, конторскими служащими и секретарями (готовыми удалить какую-либо запись из нужных папок или выдать фальшивое удостоверение). И конечно же, с директором зоопарка и его женой. Однажды Янина заговорила с лидерами подполья о том, как сильно рискует Магдалена, оставаясь в зоопарке, и их решение, хотя и встревожившее Антонину и Яна, выглядело разумным. Маурыций останется на вилле, а Магдалена переселится к одному инженеру, другу Янины, который жил в Саска Кепа на восточном берегу реки, чудесном старом районе, где имелся даже парк со статуями «Танцовщица», «Гармония» и обнаженная, сладострастная «Купальщица». Там стояли общественные здания в стиле неоклассицизма, недавно построенные модерновые дома, густо обсаженные кустами, и авангардные виллы из стекла и бетона, спроектированные между войнами.

Поначалу зоопарк служил лишь временным убежищем, одной из станций на старательно проложенной железной дороге подполья, и Ян с Антониной прятали только друзей и знакомых, однако позже, когда они начали работать с Яниной, «все стало более организованным», как скромно говорил об этом Ян, подразумевая, что с помощью подполья он расширил свои возможности и начал рисковать по-крупному.

Из всех «гостей», покинувших виллу, больше всего Антонина скучала по «жизнерадостной Магдалене, полной энергии и смеха». Между ними завязалась удивительная дружба, одновременно нежная и незыблемая, сердечная и профессиональная. Оба, и Ян и Антонина, восхищались Магдаленой как художником, но также они ценили ее как энергичного, веселого, щедрого друга. По словам Антонины, терять Магдалену было физически больно, пусть даже ее отъезд означал, что они смогут принять еще одного «гостя», спасти еще одну жизнь. Ян с Антониной обещали навещать Магдалену в Саска Кепа как можно чаще, а Маурыций, который не мог без опаски ходить по городу, не знал, прощается ли с нею на месяцы, на годы или навсегда, и перенес это особенно тяжело.

К концу июня 1943 года Ян и Антонина убедились, что никто не донес на них в гестапо, и снова с энтузиазмом начали принимать «гостей». Янина прислала им одну свою юную приятельницу, Анелю Добруцкую, которая обладала «хорошей внешностью», как говорили местные, имея в виду, что у нее арийские черты лица, поэтому она могла работать днем, продавая на улице хлеб и слойки, и ночевала у одной эксцентричной пожилой дамы. Антонине понравилась живая девушка с темными волосами, синими глазами и характером одновременно «добродушным и шаловливым». Приехав в Варшаву из бедной деревни, Анеля делала все, чтобы накопить денег на учебу в Львовском университете. Ее настоящее имя было Рахеля Ауэрбах, однако этот факт канул в недра подполья, где растворялись удостоверения личности, а люди при необходимости обретали новые имена, новую внешность и получали задания.

Польская эмигрантка Эва Хоффман трогательно рассказывает, что она пережила психологическое потрясение, лишившись своего имени: «Не произошло ничего особенного, всего лишь небольшой сейсмический сдвиг в голове. Наши имена изменились и немного отдалились от нас, однако в образовавшуюся трещину влез громадный злой дух абстракции». Внезапно ее имя и имя ее сестры перестали существовать, хотя «они были такой же неотъемлемой частью нас, как наши глаза или руки». А новые имена оказались «идентификационными ярлыками, бездушными вывесками, указующими на объекты, некогда бывшие моей сестрой и мною. Мы словно находимся в комнате, полной незнакомых лиц, с именами, сделавшими нас чужими для нас самих».

Анеле повезло выбраться из гетто до того, как наступили худшие времена; и она посвятила себя сбору еды для умирающих с голоду людей, работе в госпитале и в библиотеке, кроме того, она принадлежала к небольшому числу избранных, кто знал тайну молочных бидонов. В той секции гетто, где располагались мастерские Восточногерманских строительных частей – OBW (Ostdeutsche Bauwerkstütte), немцы узаконили столярный цех, обязав его прежних хозяев-евреев продолжать работу в обычном режиме. Один из братьев – владельцев мастерской, Александр Ландау, был участником подполья, и он нанимал на работу многих его членов, выдавая их за квалифицированных мастеров, хотя не всегда удавалось скрыть отсутствие у тех даже элементарных навыков. Столярная мастерская Холманна, расположенная на Новолипковой улице, 68, тоже нанимала на работу якобы плотников, а дома, выделенные для них, стали центром Еврейской боевой организации. Вместе эти две мастерские, нанимая на работу множество людей, спасали их от депортации, прятали в своих домах беглецов, предоставляли место для школы и плацдарм для многих видов деятельности подполья.