Принц вечности - Михаил Ахманов

– Во имя Шестерых! Ты прибыл, светлый тар, потомок Одисса, благословленный Арсоланом! Во имя Шестерых!

– Да свершится их воля, - ответил Дженнак словами традиционного приветствия. Шаче Ция все еще простирался перед ним, словно кающийся грешник, и тогда он, подумав, добавил: - Встань, почтенный. Мои сапоги уже чисты.

Чиновник поднялся.

– Ты можешь вновь стать самим собой, господин. Здесь нам встретятся только доверенные люди, да и те не поднимут глаз, если я не прикажу. А ты приказывай мне.

– Что мне приказывать? Я гость, и повинуюсь желаниям хозяина.

– Тут нет другого хозяина, кроме тебя, - с поклоном ответил Шаче Ция.

Церемонии вежливости были соблюдены, и Дженнак, прикрыв лицо ладонями, сосредоточился, возвращаясь к своему природному обличью. Людей чувствительных эта процедура могла напугать, да и ближним своим он не стремился демонстрировать сей колдовской талант; а так, за плотным частоколом пальцев, казалось, что он всего лишь сдирает маску со лба и щек.

Через мгновение руки его опустились, и Хрирд, покойный сеннамитский воин, исчез, будто растворившись в Великой Пустоте. Лицо Дженнака вновь сделалось его лицом: изогнутые темные брови над ярким изумрудом глаз, высокий лоб с чуть впалыми висками, гладкие скулы, прямой, изящной формы нос, твердая линия рта, широковатый подбородок… Обличье светлорожденного владыки, известное и чтимое повсюду!

Повсюду ли? - мелькнула мысль, а вместе с ней - клинок, нацеленный рукою Ах-Кутума, атлийского вождя. Он мчался к Дженнаку предвестником грядущих катастроф, распада связей между шестью родами, знаком тех времен, когда побеги божественного древа назовут себя не светлорожденными, но всего лишь одиссарцами, тасситами, атлийцами… Времена менялись уже сейчас, ибо светлая кровь теряла ореол божественности, не могла служить защитой и не вызывала былого почтения.

Но только не в Арсолане!

Узрев лицо Дженнака, Шаче Ция вновь распростерся перед ним, испрашивая повелений.

– Встань и веди, - раздалось в ответ.

Они двинулись по широкому тоннелю, что тянулся от круглого светлого хогана будто бы в бесконечность; он был ровным, прямым и вырубленным в цельной скале, с полукруглыми сводами и полом, который заметно повышался - на десять-двенадцать локтей через каждую сотню шагов. Стены его неярко мерцали, переливаясь розовым, желтым и голубым - вероятно, то была светящаяся краска, точно такая же, как на прибрежной дороге, ведущей из Лимучати в Боро. Воздух в тоннеле был прохладен и свеж, а Шаче Ция, несмотря на возраст, шагал с завидной резвостью; чувствовалось, что дорога ему знакома, и ходил он по ней не один раз, и вел в горный дворец многих тайных гостей, прибывших морем. Когда истекло некое время, примерно половина кольца, он обратился взглядом к потолку и сказал:

– Над нами, светлый господин, прибрежная равнина. Очень узкая, но плодородная: тут посадки хлопка, проса и овощей, а также растут новые злаки, привезенные из Иберы, и фруктовые деревья - те, что плодоносят сочными золотистыми плодами. Через пять тысяч шагов мы будем в предгорьях; там растет кока и иные травы, полезные здоровым и целительные для больных. А дальше лежат луга, где пасутся стада лам. Особая порода, милостивый тар; их разводят не для переноски тяжестей и не ради мяса, а чтобы состригать тонкую шерсть для одежд и ковров.

– Хотел бы я это увидеть своими глазами, - произнес Дженнак.

– Увидишь, мой повелитель, увидишь! - басовитый голос Шаче Ция гулко раскатился по тоннелю. - Ты поглядишь на эти земли сверху, будто орел, парящий под облаками!

Вскоре коридор сменился бесконечной лестницей с пологими ступенями и площадками, от которых влево и вправо тянулись новые сводчатые тоннели, помеченные световыми знаками, обычным письмом Юкаты, но в непонятных для Дженнака сочетаниях. Видимо, это был какой-то шифр, так как Шаче Ция, поглядывая на них, уверенно пояснял, что тот коридор простирается до первого яруса Инкалы, этот - до второго, а сей тоннель, увенчанный золотым солнечным символом, ведет прямиком к храму Арсолана и во дворец премудрого владыки. Но Глаз Сагамора туда не свернул, а продолжал неутомимо карабкаться вверх; подвески в его ушах подрагивали в такт шагам и скользили над плечами, будто выплясывая медленный танец чиа-каш.

Постепенно Дженнак начал понимать, что очутился в некоем гигантском лабиринте, среди переходов, лестниц и тайных покоев, которые он мог прощупать своим внутренним зрением, но неотчетливо, так как подземелье это напоминало паутину, сплетенную сотней трудолюбивых пауков. Вероятно, оно превосходило размерами весь город Инкалу, расположенный на поверхности, и оставалось лишь поражаться, сколь искусны и трудолюбивы арсоланские мастера, продолбившие в твердом граните все эти тоннели и чертоги. Правда, у них имелось снадобье, размягчавшее камень и металл, но даже с ним труд их казался титаническим и наверняка занявшим не одно столетие.

Лестница кончилась, и Шаче Ция, отворив обитую бронзой дверь, пропустил Дженнака вместе со спутниками в большой квадратный хоган с очагами в каждом углу и множеством зажженных свечей, озарявших эти покои ровным и ярким сиянием. В трех стенах хогана темнели стрельчатые арки, под которыми открывались проходы в иные помещения, а четвертой стены не было вовсе - за ней лежали широкий каменный карниз и беспредельность ночного неба, усыпанного блистающими звездами. При виде этого зрелища Амад восхищенно вздохнул, Ирасса выругался, и даже Уртшига пробормотал нечто одобрительное, стукнув браслетом о нагрудный панцирь.

Шаче Ция склонился перед гостями.

– Да благословит вас Арсолан, да пошлет вам удачу Одисс! Добро пожаловать в горный дворец Утренней Свежести, где ждут вас покой и отдых, и радость ароматного напитка, и мягкие ложа, и нежные девичьи руки, и крепкий сон. Мой повелитель будет здесь завтра.

* * *

От радостей мягкого ложа и крепкого сна Дженнак не отказался, а вот миловидным девушкам, что прислуживали в его опочивальне, велел удалиться, так как не был расположен к любовным утехам. Пробудившись на рассвете Дня Воды, он совершил омовение в бассейне с теплой водой, съел пару лепешек с медом и, при содействии Ирассы, облачился в алый шилак со значком сокола, вышитым у сердца золотыми нитями. Вместо высоких походных сапог он обулся в легкие сандалии, опоясался поясом из кожи Тилани-Шаа и подвесил к нему сумку и одиссарский кинжал длиною в три ладони. Свой убор из белых перьев хасса он надевать не стал, а перетянул волосы пунцовой наголовной повязкой, украшенной ренигскими рубинами. Итак, красные оттенки напоминали о его происхождении и Доме, а черный пояс - о грозном Коатле, покровителе воинов; а сочетание этих цветов значило следующее: Одиссар здесь и готов сражаться.

Затем Дженнак вышел на балкон.

Это была широкая и длинная терраса, куда можно было попасть лишь минуя тот зал, куда Шаче Ция привел их прошлой ночью. Под ней располагался еще один такой же выступ, торчавший серповидным ребром на отвесном горном склоне, и там суетились служители, что-то прибирая и перетаскивая, но на верхнем карнизе, где стоял Дженнак, царили полное безлюдье и тишина. Вероятно, место это предназначалось для размышлений или тайных встреч, и его убранство располагало и к тому, и к другому.