Ожог - Василий Аксенов

– Очень приятно. – Чувиков поклонился носом игрибом. – Чувиков Виталий Егорович, русский анархист.

Из огромнейшего окна кафе «Ореанда» видны корабли, идущие позакатному морю. Ах, романтическое местечко! С набережной поднимаешься сюда покрутой лестнице, садишься у окна с непроницаемым отчужденным видом, смотришь наморе, на корабли, щелкаешь «ронсоном», затягиваешься «Винстоном»… Какой-нибудьумник скажет, что в этом пошлом манерничанье нет никакого смысла. Ошибка!Во-первых, ты обязательно здесь в конце концов напьешься, как свинья;во-вторых, уведешь какую-нибудь интеллектуалочку; в-третьих, проснешься утром,вспомнишь, как входил в это кафе, как задумчиво курил и что делал потом,подумаешь «какая же я пошлая и низкая мразь», а из таких мыслей человек всегдаизвлекает пользу.

Алик Неяркий сидел за столом, окруженный целой компанией. Толи врачи, то ли артисты цирка, то ли ворье коммунальное, дело не в этом.Главное, болельщики и коньякер выставляют, только успевай глотать, а чувихаодна уже интересуется, уже поигрывает под столом молнией на штанах бомбардира.

Алик, глотая коньяк, раздирая цыпленка, ковыряясь пальцем викре и ободряя временами любопытную чувиху своей неотразимой кривой улыбкой,держал площадку и отвечал на все вопросы любителей спорта.

К примеру, его спрашивали:

– А что, потянет еще один сезон тройка Фирсова? Он тутже отвечал:

– Резинку гонять одно дело, а родину защищать – другое!Бывало, Анатолий Владимирович как начнет в раздевалке накручивать нервы накулак, ребята только попердывают! Что ж вы, сучьи дети, позволяете себя кбортику прижимать малокровным шведам? Вы же русские люди! За вашими спинами всянаша мощь стоит! Мир! Труд! Свобода!

Бомбардир вдруг скрипнул зубами, двинул локтем. Полетелирюмки, ошметки закусок, брызги напитков, запачкан был белоснежный свитерсоседа, молодого фарцовщика-альпиниста.

– Перебарщиваете, мадам, немного перебарщиваете, –процедил вбок Алик и вдруг грохнул кулаком по столу, уронил голову на руки иглухо заговорил, подавляя икоту: – Продолжаю! Продолжаю ответы на вопросытелеслушателей. В настоящий момент в мои планы входит строго засекреченныйполет на Луну в рамках программы Всемирного Совета Мира. Тихо! Задача переднами, товарищи, стоит нелегкая, но она нам будет по плечу, если Федерацияхоккея нас поддержит, в чем мы почти не сомневаемся. Тихо, хмыри!

Кулак бомбардира заплясал по столу, круша сервировку, изамер в заливном рыбном блюде. Болельщики испуганно переглядывались. Аликпродолжал, не поднимая головы, глухим, но грозным голосом:

– Во всем мире хмыри вроде вас молчат, когда говорятнастоящие мужчины! Итак, решено – мы отправляемся по первой же командеЦентрального Комитета! Со мной два старых кореша с Пионерского рынка, борцы задостоинство человеческой личности. Прекратить хихиканье! Да ладно, кончай ты,Татьяна, за солоп-то дергать, не до тебя сейчас! Спокойно, Луна – наша! Мысядем на нее все трое, и пусть прогрессивное человечество сосет! Где моикореша, будущие герои Отчизны? Отвечайте – где? Может, вы их, суки, патрулю передали?Может, уже дело шьете? Учтите, шалашня, я сам из органов! Всех вас замету какпритоносодержателей!

Алик зарычал и сильно заскрипел своими крупными зубами.Соседка, у которой уже появилось к ветерану некое подобие родственного чувства,деловито закричала:

– Двойного кофе Неяркому и таблетку аспирина! Однакорычание оборвалось без всякого аспирина. Не-

яркий встал во весь свой приличный рост и на глазах всей«Ореанды» уперся в стеклянную стену тоскующими руками.

– Где вы, друзья мои милые? Где голуби мира и весны?Где мудрецы и поэты? – завел он жалобным голосом на манер плачаЯрославны. – Где тройка Неяркого? Академик мой бескомпромиссный!Тандержетик мой, вислые уши, вэа ар ю? Бессонница и паруса, пока плывем досередины, мы обгоняем чудеса, когда сосем из горловины… Эх, сгубила хлопцевтоталитарная система!

Посетители «Ореанды» были потрясены этой вдохновеннойимпровизацией, а один заезжий лабух даже подыграл Неяркому на флюгель-горне.

Слезы стекали по впалым щекам центуриона, а рука его ужеощупывала железный стульчик – назревал новый взрыв.

Как вдруг сильный порыв ветра распахнул дверь «Ореанды», ивсе увидели за ней темно-зеленое ночное небо с чистенькой звездочкой в глубине.Затем в дверь, словно голуби-вестники, влетели три розовых десятки, а вслед заними в кафе проскользнули двое в черных шелковых масках, он и она, легкая инеприличная парочка, вне всякого сомнения, только что вылезшая из постели.

Вошедшие заколебались в центре зала. Свободных мест, конечноже, не было, и они колебались, обнявшись, довольно долго, но не просто так, акак бы в ритме допотопного аргентинского танго. Червонцы между тем деловитокружили над ними, подгоняемые лопастями фена.

Она была юной грацией, о чем свидетельствовали нежныйподбородок под нижним краем маски, яблочные грудки и гибкий стан, очерченныймакси-платьем романтического стиля.

– Что за девка? Почему не знаю? – спросилприсутствующий в кафе кинорежиссер Калитта, джинсовый молодой человек взатемненных очках, у своего администратора, одутловатого синещекого волосатогоКрайского, по прозвищу Мамин Свитер. – Такую надо снимать, снимать и ещераз снимать!

– А вдруг у нее носа нет? – осторожно хихикнулМамин Свитер.

Мужчина в маске был не юн, небрит, нетрезв и небогат, о чемсвидетельствовали хотя бы трехрублевые белые тапочки, правда совсем новые. Нобыло в нем нечто таинственное, это был, конечно же, некий «таинственный вночи», об этом говорило хотя бы его платье, только что выстиранное и еще невысохшее, слегка дымившееся.

«Ах, какой! – подумали все без исключения дамы вкафе. – Ах, какой, какой, какой!»

Прекратив наконец колебания, парочка направилась кразгромленному Неярким столу и присела там, среди луж и осколков стекла.Посидев несколько секунд в скованных позах, маски вдруг сблизились и поцеловалидруг друга в ротовые отверстия.

Изумление было всеобщим и молчаливым, лишь Калитта слегкапоаплодировал, тогда как Алик Неяркий стал медленно приближаться, держа наотлете стул за железную ногу. Все замерли в ожидании неприятной, но интереснойразвязки.

Бомбардир начал издалека:

– Когда меня спрашивают, кто твой любимый писатель, яотвечаю – Жизнь! Когда меня спрашивают, что я ненавижу, я отвечаю – войну,лицемерие, капитулянтство!

Он облокотился одной рукой о стол, а другой покручивал своегрозное оружие.