Треть жизни мы спим - Елизавета Александрова-Зорина

Главврач встретил в своем кабинете, его ровесник, нет еще шестидесяти, но уже где-то близко, с экземой, шелушившейся на лице, шее и руках, нервный, дерганый, сам немного не в себе, как это случается с врачами в таких местах, добро пожаловать, присаживайтесь, по какому вопросу. Моя жена, она ждет в коридоре, умирает, у нее четвертая стадия рака, множественные метастазы во всех органах, и она уже почти не дышит самостоятельно. Главврач выслушал спокойно, достав лист, сделал какие-то пометки, почесал шею и руки, сначала правую левой, затем левую правой, вы хотите оставить ее здесь, уточнил он, но у нас государственное учреждение и нет мест, правда, текучка большая, сами понимаете, какая тут смертность, но если вы встанете в очередь, то дождетесь ее только следующей осенью, что вам, видимо, будет уже ни к чему. Я готов устроить жену вне очереди, на коммерческих условиях, сказал он, одной рукой потерев пальцы друг о друга, перед самым носом врача, а другой погладив свой портфель, в котором уже мало что осталось. Главврач, почесавшись, отметил, что в таком случае нет вопросов, но он сразу должен уяснить, тут нет отдельных палат, а санитарок и медсестер категорически не хватает, потому как кто сюда пойдет работать, да еще и за такие копейки, но он, не дав врачу договорить, перебил его, заверив, что готов сам ухаживать за женой, если ему позволят здесь остаться, правда, у них обоих есть проблемы с документами. Да ради бога, махнул рукой главврач, сделав вид, что не расслышал про документы, нам все равно, только учтите, что здесь действуют правила психиатрической больницы, так что придется сдать ремень, шнурки и прочие предметы, с помощью которых можно наложить на себя руки, а также привыкайте к тому, что на столах не будет вилок, только ложки, но в нашей стране вилку не знали до восемнадцатого века и как-то не тужили, так что и вы справитесь. На столе врача лежала газета, раскрытая на странице с его портретом, опасный преступник и серийный маньяк, похищающий девушек, и на его лице отпечатался черный круг от кофейной чашки, но читал ли врач эту статью и, если читал, узнал ли в нем похитителя, он так и не понял.

Ее положили на каталку и привезли в приемное отделение, где измерили рост, взвесили, тридцать четыре килограмма при росте сто семьдесят, в ней совсем не осталось жизни, помыли в душевой из резинового шланга и подстригли ногти на ногах, так было положено по правилам, а он, глядя, как ее наряжают в интернатскую одежду для лежачих больных, платье-распашонку, шерстяные вязаные носки и косынку, подумал, что, наверное, должен позвонить ее родителям, в конце концов, она не его собственность, и они тоже хотят попрощаться с дочерью. Но она, словно прочитав его мысли, просипела, не вздумай никому сообщать, я хочу быть с тобой, и только с тобой, и вообще, это моя смерть и мне решать, как ее встретить, а прежде, чем переселиться в твое тело, я хочу ехать в нашем ржавом фургоне и давать представления в маленьких деревнях, пока еще есть силы, ведь даже на воображение их уже почти не осталось.

Коридоры здесь были длинными, потолки высокими, и палаты, переделанные из барских комнат, подавляли пространством, но, хотя всюду можно было заметить следы разорения и бедности, ведь ремонт здесь делали всего раз, и то пятьдесят лет назад, интернат оказался не столь уж страшным, как представлялось ему учреждение такого рода, да еще и в глубинке. На двух этажах умещались четыре отделения, два мужских и два женских, и те отделения, что были на нижних этажах, назывались милосердие-один и милосердие-два, чтобы не путаться, женское отделение для тех, кому недолго осталось, и такое же мужское. Все двери были закрыты и отпирались ключами-отмычками, которые носили в карманах сотрудники интерната, так что приходилось звать их на помощь, чтобы куда-нибудь войти или откуда-нибудь выйти, зато туалеты, ванные комнаты и палаты, наоборот, были без дверей, чтобы можно было видеть все, что происходит внутри. Повсюду, в нарушение санитарных норм и прочих условностей, гуляли кошки, все черные, словно десятки поколений не скрещивались с другими, и куда ни глянь, на подоконнике, под лестницей, на стоящей в углу каталке, на инвалидной коляске, повернутой к стенке, в пустой кастрюле с намалеванным на ней краской словом отходы, везде были черные кошки, которые спали или просто сидели, умывая лапы.

Кроме старух, больных альцгеймером и деменцией, а попросту старостью, здесь были умственно отсталые олигофренки со злыми глазами, забиравшиеся под стол при виде незнакомца, откуда кричали что-то дурным голосом, а еще даунихи, толстые и ласковые, как кошки, так что их можно было чесать за ухом, они это любили. В палате, куда ее положили, было пять старух, давно переживших свою смерть, и, как без обиняков пояснила санитарка, в этой палате для самых тяжелых обычно долго не задерживались. Старухи все время спали, а просыпаясь, бормотали что-то под нос или звали на помощь, так что он поначалу бросался к кроватям, чтобы помочь, правда, не знал чем, но вскоре понял, что они просто заблудились в своих воспоминаниях и зовут тех, кого рядом давно уже нет. Ему поставили стул, чтобы мог сидеть рядом с ее кроватью и держать за руку, предупредив, что на ночь ему оставаться нельзя, не положено, но он может ночевать в мужском отделении, там как раз освободилась кровать. Двери не было, и он видел все, что происходило в столовой, рядом с которой находилась палата. Те, кто еще мог ходить, собирались там перед телевизором, висевшим высоко на стене, опять же по правилам психиатрической больницы, чтобы никто из пациентов не разбил его или не разбил себе об него голову, и старухи, рассевшись за столами, слушали новости, президент встретился с деятелями культуры, в будущем году пособие по безработице повысят на два рубля пятнадцать копеек, в связи с новой информацией, поступившей в распоряжение полиции, на поиски похитителя известной актрисы брошены дополнительные силы, а на выходных в средней полосе наконец-то ожидаются первые заморозки.

Когда подошло время обеда, санитарка попросила его помочь привезти еду, раз уж тут оказался, и он отправился с ней в дальнюю часть здания, куда попасть можно было через длинный коридор с обвалившимся потолком, через который ветер задувал прелые листья. Они катили перед собой железный столик на колесах, с такими огромными кастрюлями, что их нельзя было обхватить руками, и на каждой красной краской было намалевано милосердие-один, чтобы никто не перепутал кастрюли. Кто сюда попадает, отсюда не возвращается, доверительно сказала санитарка и пояснила, что речь не только о пациентах, ведь только санитарки и медсестры, что жили в соседних деревнях, после суточных дежурств уезжали домой, а остальные обустраивались в старых пристройках, бывших когда-то конюшнями, но давно уже переделанных в жилые помещения, и сам главврач месяцами не выходил за ворота, ночуя в своем кабинете, тем более что врачей здесь, кроме него, не осталось. В кухне было жарко, на огромной плите стояли такие большие баки, что в одном из них он запросто бы мог поместиться вместе с санитаркой и кастрюлями, а под ногами, урча и фыркая, крутились черные коты. Повариха, оглядев его и задержав любопытный взгляд на портфеле, хмыкнула, а это еще кто, неужели новенький, и, открыв кастрюлю, плеснула в нее из бака рыбный суп, во всяком случае по запаху очень похожий на рыбный. Да нет, засмеялась санитарка, откуда у нас такие красавчики, это муж пациентки. Сверившись со списком, повариха отсчитала котлеты и, для беззубых, мясное пюре, вывалила картошку, швырнула мешок с резаным хлебом, все, следующая. Обратная дорога была сложнее, из-за полных кастрюль толкать столик стало трудно, к тому же колеса теперь застревали во всех ложбинках пола, и он быстро взмок, к тому же переполнился подгузник, а ведь уролог обещал, что спустя время это дело хоть немного наладится и он перестанет мочиться без остановки, но, видимо, обманул, а может, он сам виноват, ведь не выполнял предписаний и таскал тяжести без разбору. У нас тут неплохо, говорила санитарка, отпирая перед ним двери ключом-отмычкой, крыша над головой есть, еда горячая, люди неплохие, короче, жить можно. Человек не собака, ко всему привыкает, буркнул он и тут же пожалел, ведь не хотел обидеть ее, а вышло грубовато. Но санитарка, хохотнув, похлопала его по плечу, это да, это вы хорошо сказали, ко всему привыкает, подлец-человек.