Треть жизни мы спим - Елизавета Александрова-Зорина

Ей все труднее было находиться в реальном мире, в котором вещи оказывали сопротивление, тело не слушалось, а кости так страшно ныли от боли, что морфин в прежних дозах не помогал и хотелось биться лицом о стену, потому что казалось, будто от этого станет хоть немного, да легче, и она все больше времени проводила в мире снов и фантазий, торопясь прожить в них то, что не успела наяву. Коляску и детскую кроватку он выкатил на балкон, игрушки убрал в большой мешок, а куклу спрятал в шкафу, завернув в пеленки, чтобы не попадалась ей на глаза. Он старался не выходить лишний раз на улицу, покупая продукты с большим запасом, на много дней вперед, потому что в новостях снова появились его фотографии, опасный преступник, вознаграждение и анонимность за любую информацию, и его могли узнать, оставалось надеяться, что хозяйка квартиры и соседи не смотрят новости, а если смотрят, то не признают его в этих портретах, потому что за время скитаний он слегка изменился, обрюзг и поседел.

Когда-то в гостинице, когда она была пятилетней малышкой, он вызвался выдумывать для нее сказки с ней самой в главной роли, а теперь решил дописать ее жизнь, которую она так хотела прожить, но уже не могла, не осталось ни сил, ни времени, и боль сводила с ума. Лежа на постели, они смотрели один сон на двоих, она задавала тему, а он расписывал сюжет, тщательно придумывая каждую деталь, наконец-то его воображение нашло полезное применение, и затем, изможденные, засыпали, уже в настоящем сне досматривая то, что не успели наяву. Иногда она просила что-нибудь простенькое, обыденное, из того, что в жизни здоровых людей полно и кажется скучным, а для умирающих становится недостижимым и оттого особенно желанным, а иногда ей хотелось чего-нибудь эдакого, и тогда ему приходилось попотеть, выдумывая, будто каждый день они рождаются, живут и, засыпая, умирают, и так по кругу, день за днем, так что каждый день у них новая жизнь, какая захочется, любой возраст, пол и биография. Вот они простая семья, офисный клерк, домработница и двое детей, ипотека в новостройке и трехнедельный отпуск на турецком курорте, вечерние разговоры на кухне, когда дети уложены спать, пора платить очередной взнос, цены опять выросли, ей придется искать подработку на дому и так далее, и тому подобное, а затем, на следующий день, они уже отвязные хиппи, он староват для нее, конечно, но секс, наркотики и рок-н-ролл стирают возрастные границы, и, родившись вновь, они те, кто есть на самом деле, похищенная актриса и сумасшедший черт знает кто, безработный мечтатель или что-то в этом роде, больные раком, вдруг узнающие, что поправились и больше не больны, и целый день уходил на обсуждение, чем бы они занимались и куда бы поехали, если бы все случилось именно так и они чудесным способом излечились. Эта история с многочисленными жизнями занимала их несколько дней подряд, и они так истощились, что проспали сутки напролет, а проснувшись, договорились впредь вести себя экономнее и не растрачивать так беспечно свою фантазию, которая вообще-то не бездонная. Давай будто я маленькая девочка, а ты немолодой мужчина, предлагала она. Это мы проходили, отмахивался он, это неинтересно, лучше я буду мальчиком, а ты немолодой женщиной, согласись, тут больший простор для выдумки. А давай идет война, а мы воюем во вражеских армиях, не унималась она, я богата, а ты беден, ты богат, я бедна, я красивая и глупая, а ты умный, но урод, я глухонемая, а ты слепой, я безногая, а ты безрукий, я люблю тебя, а ты меня нет, или наоборот, и он хохотал. В другие дни, когда ей становилось особенно грустно, она просила, а давай представим, будто мы лежим на постели, вот так, как сейчас, и впереди вечность, так что можно мечтать сколько влезет, или будто бы жизнь театр, и у нас есть своя сцена, на которой ты режиссер, а я актриса, и пустой зрительный зал, все кресла откинуты назад, только ты и я, и больше никого.

Он придумывал лето, которого она больше не увидит, маленький сквер в центре города, вокруг высотные дома, стеклобетонные многоэтажки, скрученные спиралью по прихоти архитектора, гудят клаксонами машины, из приоткрытых окон доносится музыка, слепит солнце, и от асфальта поднимается душный жар, но здесь тень деревьев и птицы, укрывшиеся в листве, а они сидят на скамейке, передавая друг другу винную бутылку, спрятанную в бумажный пакет, и смотрят на носки своих вытянутых ног, ее в босоножках, его в синих кроссовках с двумя белыми полосками, ей двадцать пять, а ему шестьдесят, словно прошло уже пять лет, и в ее памяти, которая напоминала гербарий, особенно дорогие воспоминания засушивались в ней, как листья между книжных страниц, навсегда оставался вкус дешевого вина, купленного в ближайшем магазине, пробковые крошки, потому что открывали без штопора, длинным ключом, проталкивая пробку внутрь, ее ногти на ногах, покрытые вишневым лаком, его стоптанные кроссовки с крохотным гвоздиком, впившимся в резиновую подошву, листья дуба, сероватые от придорожной пыли, духота летнего дня и шум большого города.

Я могу провести так всю жизнь.

Глядя на свои ноги, спросила она.

Нет, глупая, с тобой.

Потом был песчаный пляж, мелкий залив, в будний день не очень людно, и он лежит на полотенце, подставляя лицо морскому ветру, немолодой мужчина на седьмом десятке, женщины давно уже не останавливают на нем взгляд, а мужчины не видят в нем соперника, у него живот, проступившие на ногах узелки вен, седина, редкие волосы. Но тут из залива, появляясь вдалеке, хотя воды уже по колено, выходит она, ей тридцать три, и она особенно красива перед началом увядания, светлые мокрые волосы собраны в узел на затылке, купальник в песке, упругая грудь, импланты, но выглядят естественно, длинные ноги, ровный загар, все мужчины и женщины следят за ней, пока она бредет в воде, долго-долго, двести метров по отмели. Он уже ждет ее с полотенцем, какая же ты красивая, и начинает аккуратно промокать ее кожу, всю в каплях, плечи, руки, живот и, грузно опустившись на одно колено, возраст, ничего не попишешь, вытирает ее бедра и икры, а мужчины вокруг умирают от зависти. А потом они долго лежат на полотенце, слишком узком для двоих, и, закрыв глаза, наслаждаются тем, как яркое солнце просвечивает сквозь плотно закрытые веки, оставляя яркие пятна на их обороте. Долго загорать нельзя, солнце провоцирует рак, ворчит она, переворачиваясь на живот.

Жизнь странная штука, простое в ней кажется сложным, а сложное простым, и только перед смертью понимаешь: лучшее, что можно испытывать, это просто лежать на пляже, чувствуя как скрипит на зубах попавший в рот песок, и ни о чем не думать.

Не знаю, я вот пятьдесят лет только и делал, что наслаждался каждой минутой, протягивая время сквозь себя, как нитку через игольное ушко, но когда обернулся на прожитое, обнаружил, что моя жизнь похожа на ненаписанную книгу, открываешь ее, а там только чистые листы, и некоторые даже не разре— заны.

Он рисовал дом, небольшой, деревянный, но с каменным фундаментом и просторной верандой, на которой можно пережидать дожди, кутаясь в шерстяной плед. Ей к сорока, она актриса, чья популярность давно сошла на нет из-за неудачной пластики, а ему пятьдесят пять, разница в возрасте между ними сократилась, ведь мечтателям подвластно все, даже время, она, собрав с кустов во дворе крыжовенные ягоды, варит варенье, добавляя в него листья вишни, кардамон и кусочки корицы, а он, раскуривая трубку из мореного дуба, сидит на веранде и через распахнутое окно кухни смотрит на нее. И в копилке их памяти звенели, как монеты, доносящиеся издалека детские крики, плеск реки, до нее было рукой подать, ведь тропинка на пляж начиналась через три дома, запах топленого сахара, тихий стук оконной рамы на ветру, ее пальцы, поцарапанные о колючки крыжовника, его трубка, которую пора бы почистить, запах терпкого табака, пропитавший одежду и плед, треснувшая гнилая доска на полу веранды и ежи, шелестящие под крыльцом.