Горячо-холодно: Повести, рассказы, очерки - Анатолий Павлович Злобин

Миронович сам не ожидал от себя такой прыти. Тут же пожалел о пропавших бумажках, но дело было сделано, обтекаемый шар с довольным урчаньем укатывался по коридору. Аркадий же Миронович скромно принимал слова благодарности.

В комнату впорхнуло видение из предвечернего сна, и видение не простое, а с розовыми крылышками, то ли пелеринка такая, то ли просто небесный дар. И розовая шляпка на голове, не столько крылатая, сколько взлетающая. Голос ангельский — и вместе с тем вполне земной, как они умудряются достигать этого, ума не приложу.

Да и не следует нам понимать.

— Товарищ полковник, разрешите доложить, — пропел земной ангелочек. Развезла четыре группы по предприятиям. С восьмой школой получилась накладка: вы пошли к ним, а они к вам.

— Это ничего, Наташа, — миролюбиво заметил полковник. — На фронте тоже так случалось. Мы пришли на место, а противника нет… Надеюсь, в вашем случае это не будет иметь трагических последствий?

Наташа Веселовская сделала большие глаза:

— Все очень серьезно, товарищ полковник. Может сломаться расписание.

Семен Семенович Шургин засмеялся, любуясь Наташей:

— Вот видите, какие страхи у молодого поколения. Как-нибудь школа номер восемь переживет этот слом. Что у вас еще? Ведь по глазам вижу — есть хорошие вести.

— Далее. Прощальный банкет состоится, как было намечено, в баре «Чайка», там очень уютно, вопрос согласован, субсидии утверждены, мы потом с вами разработаем меню, и еще одно, — Наташа замялась, перебирая ножками и вспархивая розовыми крылышками.

— Я слушаю, говорите, — подбодрил полковник Шургин. — Тут все свои. Наверное, это о Четверухине?

— Так точно, — с облегчением отозвалась Наташа. — Вчера выступал. И сегодня. Но у него не получается. Все плачет и плачет. Выйдет вперед, скажет два слова: такая честь! — и давай плакать.

— Значит так: сержанта Четверухина с программы снять и направить его в двадцатую комнату к майору Харабадзе, он уже осмотрел 12 человек, пусть поможет Четверухину. У нас впереди много дел, и плакать, даже от радости, нам еще рано.

— Слушаюсь, — отозвалась Наташа ангельским голосом.

Рядом возник другой голос, не менее ангельский.

— Семен Семенович, я его уложила.

— Кого?

— Лешу Четверухина. Он переволновался. Дала ему седуксен. А то все плачет и плачет. Наконец-то заснул.

Вровень с Наташей стояла наша Роза Красницкая, героиня наших фронтовых романов, а романы были скорострельные, как пулемет, и Роза была прекрасной, как ангел, а ведь ангелы не стареют — не так ли?

Вот они стоят вровень. Наташа в кокетливой пелеринке, в модной шляпке, и наша Роза-смотрите, смотрите — в гимнастерке и кирзовых сапогах, на поясе широкий офицерский ремень, какая она подтянутая, ладная, улыбчивая, а талия-то, где талия? Там, где талия, все сомкнулось, одна воздушность, видимость, глаз не оторвать. Выше талии идея. Ниже талии — страсть! Вот что такое Роза Красницкая, наша мечта и наша любовь. Роза, Роза, сколько воинов ты спасла под огнем?

— Смотрите, а ведь они похожи, — заметил полковник Шургин. — И рост, и стать. Вам не скучно с нами, Наташа?

— Что вы, товарищ полковник. Все страшно интересно. Мы просто не думали, что это будет таким волнующим. Жора Маслов, наш активист, выразил общее настроение, сказав: «Это не хуже, чем диско».

— Уж мы специально старались для Жоры, — не выдержал Аркадий Сычев, посчитавший, что задет не только он один.

Но Наташа Веселовская свое дело знала.

— Аркадий Миронович, — пропела она. — Вы тоже наш ветеран?! Какая приятная неожиданность. Надеюсь, вы дадите интервью для нашей газеты, я сейчас же дам команду. И вообще, почему бы вам не показать по телевидению это прекрасное и волнующее мероприятие? Или мы хуже других? — И сделала позу, вскинув обе руки и показывая себя всю — смотрите, какая я розовая, небесная, разве я не достойна всесоюзного экрана?

Павел Юмашев рубанул сплеча единственной рукой:

— Давай, Сыч, показывай нас по блату. Ради чего мы тебя в бригаде держали?

Полковник Шургин плечами пожал, давая понять, что не возражает против показа.

До сих пор остается неясным, почему Аркадий Миронович ничего не сказал про телеграмму Васильева и про то, что он уже дал команду прислать передвижку для организации передачи? Вряд ли мы получим ответы на эти вопросы. Видимо, у него имелись свои соображения. Поэтому Сычев отвечал дипломатично: он-де программами не ведает. Но такие передачи планируются заранее, телевидение искусство синтетическое, на пальцах ничего не покажешь, нужна аппаратура, техника, нужны операторы, режиссеры, осветители, монтажеры, надо искать в киноархиве документальные кадры военных лет, вот если бы нам удалось найти съемки боев за город Дно или что-то в этом роде. Давайте сообща подумаем, что можно сделать, а он, Аркадий Миронович Сычев, окажет всяческое содействие, для него это тоже высокая честь и так далее.

Словом, телевидение нам не светило.

— Если нам к вчерашнему вопросу вернуться, — задумчиво предложил подполковник Неделин, — мы тут прикинули с товарищами: можно организовать групповую картину.

При слове картина Сергей Мартынов резко встрепенулся, до того он внимательно слушал и прилежно молчал.

— Скорее, групповой портрет, — взволнованно начал он. — Я так вижу боевых друзей, мы ветераны, и такими должны остаться. Но как вы сами хотите? На манер «Ночного дозора» или в каком-то другом виде?

Аркадий Миронович выступил вперед, кладя руку на плечо Мартынова. Он нисколько не удивился, услышав от Мартынова о «Ночном дозоре», казалось, так и надо было, оба взволнованны, и это естественно в такое утро.

— Пойми, Сергей, — начал Аркадий Миронович. — Никто не ограничивает твою творческую свободу. Как ты увидишь, так и будет. Собственно, мы вообще ни при чем…

— Как ни при чем? — сбивчиво говорил Сергей Мартынов. — Я всех хочу нарисовать. Мне нужен не только фон, мне