Записки военного коменданта Берлина - Александр Котиков

Под Пинском в июне 1944 года шли жаркие бои. 61-я армия форсировала р. Припять. На одном участке, который был очень важным для решения задачи в целом, возникло ослабление темпа наступления. Все резервы командующего были на исходе. Политический отдел армии имел постоянные курсы подготовки парторгов ротных партийных организаций. Они располагались вблизи от передовых частей. Люди учились стать вожаками ротных коммунистов. Но надо было усилить часть на главном участке наступления. И коммунисты, собранные для учебы, были брошены в бой. Немного осталось в живых, но задача была выполнена, Припять форсирована, войска армии уже устремились вперед на Кобрин.

26 марта 1946 года неожиданно раздался звонок. По телефону вызывали из Дессау. На проводе незнакомый голос довольно категорично сказал, что мне надлежит срочно явиться в Дессау по определенному адресу, срочно, не задерживаясь ни одной минуты. Всякое могло быть, но интуиция в иных случаях тоже становится аргументом, и я бросил все дела, сел в машину и на предельной скорости устремился в Дессау. Погода хмурилась, на равнине в треугольнике Галле — Биттерфельде — Дессау лежал плотный туман. Прекрасно сохранившаяся автострада еле различалась. Иван Егоров, много раз ездивший по этим местам, гнал машину на пределе.

Нашли улицу, дом. У подъезда стояла большая машина, около нее прогуливался генерал-полковник Серов Александр Иванович.

Серов предложил мне садиться в его машину, моя машина шла следом. Серов сел за руль. В машине никого, кроме нас. Молчим. Проехали переправу. Мост был взорван. Машина на большой скорости поднималась в гору, составлявшую водораздел между Эльбой и Шпрее. Все же я спросил Серова, куда едем, почему так все спешно, что я никому в Галле не оставил поручения?

— Так, значит, надо.

Но немного помедлил, полез в боковой карман, достал оттуда бумагу, свернутую вчетверо, и подал ее мне. То была шифровка в две строки. В ней лаконичным приказным языком было сказано, что такой-то назначается комендантом Советского сектора Берлина и начальником гарнизона. Шифровку подписал И. Сталин. Я обратил внимание на дату. Она была помечена тем же числом, 26 марта. Мне все стало ясно, почему Серов в раннее утро приехал в Дессау, вызвал меня, и мы стремительно мчались в Берлин. Все ясно. Так исполнялись приказы Верховного Главнокомандующего. При этом знали, кому поручалось исполнение, — Серову. Сталин знал генерал-полковника Серова лично и был спокоен, задание будет выполнено в срок. Никакого оправдания в замедлении исполнения не допускалось. Все стало ясно. И почему спешили, и почему мне не надо было задавать лишних вопросов.

Я продолжал вчитываться в эти две строки… потом передал бумагу Серову, он ее водворил на прежнее место.

— Все ясно, — ответил я на вопрос, которого никто мне не задавал.

Вереница неотложных дел в Галле покрылась дымкой приэльбинского тумана. Да я и не всматривался, что скрывает эта туманная дымка. Мучительно шарил я по своей собственной памяти, чтобы где-нибудь найти что-то похожее, через это «что-то» проникнуть в тайны неведомого, что ждет меня максимум через час.

В моей военной жизни, которой я отдал половину прожитого, так было очень часто. Сколько я себя помню, меня никто не спрашивал предварительно: «А что, если мы вас…» Никто не интересовался, справлюсь ли я с порученным делом. Вызывают так, как сейчас, вручают приказ, дают срок на выезд к новому месту службы и начало работы на новом месте. Некогда было задавать вопросы, справлюсь ли. Знал, что это так было надо. Все те, прошлые назначения были близки мне по опыту работы. А тут?.. Все было ново — от названия должности до безбрежного моря неведомых вопросов, которые как частокол встанут перед тобой в ту же минуту, как опустишься в «боевую рубку».

— Когда приступать?

— Как доедем до Карлсхорста, — отрезал Серов.

Потом посмотрел на меня испытующим взглядом, перевел машину на большую скорость. Я понял — это успокоение… и вопросов больше не задавал. Все ясно.

— С приемом дел от Смирнова не задерживайся. Окунайся в дело сразу. Там непочатый край дел. В Берлине их больше, чем в Галле. Они сложнее.

На языке болтался глупый банальный вопрос: «Что делать?» Жизнь, она покажет, что делать, с чего надо будет начать.

Не снижая скорости, мы влетели в Берлин. Американский сектор. По сторонам мелькали игрушечные прилизанные виллы, перекрестки улиц, повороты. Надо было все примечать, все, все! На перекрестке двух улиц, на постаменте, стоял нашенский Т-34. Ствол его пушки был задран на 45 градусов. Он был освобожден от походной грязи войны. Изящный, зеленый, горделивый. Он будто переводил дыхание для того, чтобы осмыслить свое новое задание Родины. Он замер, как замерли все ревы и грохоты войны. Он наш пропагандист в районе расположения… Смотрите, смотрите! Я представитель той армады стальных великанов, которые принесли сюда мир, которые принесли славу нашему советскому оружию при штурме логова врага. Берегите его как зеницу ока! Он говорил американскому солдату, что этот район, где он обосновался теперь, штурмовал советский танкист. А танки в тот решающий момент штурма были опорой солдата, делали советского солдата ни с чем не сравнимой силой огненного шквала, обрушившегося на головы ошалевших от грохота разрывов остатков хваленой фашистской армии.

Теперь стоит он в безмолвном одиночестве и на почетном месте, и на почетном постаменте, в ореоле славы. Совсем недавно, всего десять месяцев назад, мотор этой полюбившейся солдатам бронированной машины своим ревом возвестил, что хозяином в логове врага является он, что он возвещает победу Советской армии над гитлеровским фашизмом. Разве тот танкист в том жарком бою сомневался в успехе, разве его смущали крутые повороты городских магистралей? Этого не допускал бой! Не было времени у солдата задавать праздные вопросы. А разве теперь, спустя десять месяцев, не продолжается тот бой, в котором так мужественно вел себя тот танкист? Разве позволительно в том бою, в котором мне предстоит сражаться после того танкиста, задавать праздные вопросы? Какой-то внутренний голос говорил: «Делай так! Ты тоже ведешь бой, но другими, более тонкими средствами и все в том же направлении». Тревоги и волнения как рукой сняло, как ветром сдуло. Мысленно мне хотелось постоять у того танка с тем танкистом, пожать ему руку и сказать спасибо за все доброе, что я воспринял, глядя на этот, нашенский, зеленый Т-34. Хорош — нечего сказать.

Пока я витал у танка, машина проскочила Александерплац и направилась по Франкфурт-аллее, а тут и Карлсхорст. Машина остановилась у главного входа в исторический особняк. Приемная Соколовского.

— Подожди тут, — сказал мне Серов, сам вошел в кабинет. Тут же возвратился и попросил зайти к генералу армии Соколовскому. Сам ушел. Я доложил о прибытии.

— Я вижу, что прибыл. Телеграмму читал?

— Читал!

— Все ясно?

— Все ясно!

— Не теряйте ни минуты времени, не заходите никуда, кроме если к Семенову. Направляйтесь сразу в комендатуру. Там вас ждут дела. Желаю успеха!