Красная камелия в снегу - Владимир Матлин

Что я тебе скажу по этому поводу? Человек он порядочный, видно по всему. Жить в его доме я могу безбедно. Выглядит он неплохо — не так, как Олег Стриженов в молодости, но и не так, как теперь большинство наших сверстников. Так что в койку я пойду с ним без особого отвращения… если когда-нибудь он решится на это. В общем, судьба посылает мне шанс, и я не хочу его упускать. Но!.. Я должна буду спрятать подальше свое женское самолюбие: разговоры о неизбывной любви к Джуди будут продолжаться, и портрет ее в гостиной будет висеть. Ничего не поделаешь, придется идти на компромиссы, по крайней мере первое время. Может быть, постепенно, шаг за шагом, мне удастся… Не будем загадывать!»

«Милая Люсенька, мой единственный друг!

Не писала писем: не то что было некогда, а как-то самой непонятно, что происходит, куда поворачивает и чем все это кончится. Теперь постепенно становится очевидным, что жизнь моя… Нет, расскажу по порядку.

Из моих электронных записок ты знаешь, что примерно три месяца назад я поселилась у Брюса. С самого начала положение мое было двусмысленным: в каком качестве я здесь? Прислуга? Наложница? Домоправительница? Соглашение было примерно таким: поживем вместе и решим, что дальше. Его осторожность можно понять: ведь по местным законам жена в случае развода имеет очень много прав. Короче говоря, боится, что обдеру его. Так что мне был назначен испытательный срок, как при найме на работу, только срок неопределенный…

Как прошли эти три месяца? Ну, я старалась как могла, сама понимаешь. Но вот сколько я смогла — это другой вопрос… С самого начала я знала, что жить предстоит втроем — с покойной Джуди, и мне уготована роль заменителя жены. Я, правда, надеялась, что со временем жизнь возьмет свое. Напрасно надеялась. Он так и не понял, что, выражая всеми способами свою бесконечную любовь к памяти усопшей, он ранит меня. Не то что я так уж претендую на его любовь, но эта постоянная демонстрация верности ей сильно действует на нервы. Я не говорю о том, что каждое воскресенье он отправляется на полдня на кладбище, что в октябре он отмечал здесь в моем присутствии вторую годовщину ее смерти, я даже не говорю о ее портрете в гостиной… кстати, в спальне тоже ее портрет висит, и вход в спальню мне запрещен. Можешь себе представить? Он спит там под портретом, а мне оборудована спальня в другой комнате, я даже не знаю, храпит ли он во сне. Когда он хочет, он приходит ко мне. Прямо как в гареме! А эти бесконечные разговоры: Джуди любила это, Джуди делала то… Повсюду альбомы с фотографиями счастливой семейной жизни. И чувствуешь на себе оценивающий и сравнивающий взгляд. Поверь мне, Люся: очень неприятно. Но и это не все. Рубен, его сын, он и его жена возненавидели меня еще до того, как познакомились. За папочкино наследство, должно быть, опасаются. Как в той пьесе — помнишь, в театре Вахтангова? Сыновья и дочери ненавидят молодую жену своего отца. А я даже не жена, а невесть кто, какой-то эрзац жены.

При всем при том, надо признать, что Брюс все же делает для меня многое. И подарки, и приоделась я за его счет, и в Вирджинию в горы возил, и в Канкун на пляж летали… Но в то же время какая-то странная нечуткость, бездушие, черствость какая-то.

Обо всем этом я пыталась говорить с Мелиссой, которая (помнишь?) нас сосватала. Откровенно нажаловалась: трудно, говорю, вытерпеть. Она как-то приуныла, а потом вдруг рассказала, что когда-то давно сама очень хотела за Брюса замуж, но он предпочел эту самую Джуди. “Теперь, конечно, все в прошлом”, — сказала она. А я подумала, что в прошлом-то в прошлом, а счеты с Джуди, похоже, не кончились у нее и теперь. Очень может быть, как раз я и являюсь ее орудием для сведения этих счетов. Если так, то орудие дало осечку…»

В феврале выпал обильный снег. Дорожки расчистили, но могильные памятники оставались заваленными чуть ли не доверху. Увязая в снегу по колено, Брюс пробрался от дорожки до памятника и принялся за работу. Снег вокруг памятника он разгребал лопатой, которую предусмотрительно захватил из дому, но гранит скоблить лопатой не рискнул — можно поцарапать. Пришлось чистить руками. Перчатки быстро намокли, руки закоченели, но он продолжал работу. Когда снег был счищен, он снял перчатки, подышал на руки и начал выскабливать лед из выбитых на граните букв: “Judy Slonim”.

— Последние дни все время вспоминаю, как мы летали в Канкун. Обычно в это время года, зимой. Здесь снег, а там солнце, море, пляж, коралловые рифы. И ты, Джуди, в черном купальнике. И как ездили в Чеченицу смотреть пирамиды. В первый раз, помню, ты заплакала возле развалин храма, где приносили в жертву девушек. Экскурсовод был такой красноречивый, так трогательно описал, как их убивали. Ты заплакала, а я в утешение говорю: «Они же добровольно, они же считали это за большую честь». А ты сквозь слезы: «Не верю. Их заставляли».

У Рубена, как я и ожидал, ничего не вышло. Но деньги он мне не возвращает. «Мне, — говорит, — они понадобятся: не вышло в этот раз, так выйдет в другой». Он вообще в последнее время стал очень раздражительным и агрессивным. Наверное, на него подействовало появление в доме этой женщины. Он невзлюбил ее до того, как увидел. Ревнует к твоей памяти, наверное, и это понять можно.

А вообще я решил расстаться с ней. Что-то не получается, нет настоящего понимания. Я не отрицаю, что она хорошая женщина, дом содержит в порядке, обо мне заботится, но забота, понимаешь, исключительно бытовая, материальная: покормить, постирать, про лекарства напомнить… Мои чувства ее не интересуют и даже раздражают. Когда я отмечал второй ярцайт, она ушла из дома под каким-то предлогом. В моих отношениях с Рубеном она видит только денежную сторону и недоумевает, почему я не могу отказать ему. Но ведь он мой сын — этого она как будто не понимает. Странно, у нее ведь свой сын есть. Какая-то она слишком материальная. Религия для нее не существует вообще, а в путешествиях ей важны только удобства, познавательная сторона не интересует. Когда были в Канкуне, в Чеченицу она ехать отказалась: далеко, говорит, и рано вставать. А я повсюду видел тебя в черном купальнике…

Она ни в чем не виновата, она такая, какая есть. Вина целиком моя: я просто еще не готов жить с другой женщиной. А может быть, никогда и не смогу… Расстаться с ней хотелось бы по-хорошему. Как это сделать, ведь на улицу не выгонишь… Думал-думал, и вижу только один выход: купить ей недорогую квартирку. Возьму ссуду в банке тысяч на двести, осилю. На работу в какой-нибудь врачебный офис она устроится без труда, так что прожить сможет. Я ей это еще не объявил, но думаю, что большой неожиданности для нее не будет.

…Никто, Джуди, тебя не заменит.

Повсюду снег, сесть было некуда, и Брюс долго стоял у могилы, пока не окоченел совсем. Белесое зимнее солнце клонилось к закату, небо потеряло ярко-голубой цвет и тоже стало белесым. Брюс натянул поглубже шляпу, положил на плечо лопату и, увязая в снегу, медленно поплелся к своей машине, которую из-за заносов пришлось в этот раз припарковать на шоссе.

В семидесятых годах прошлого столетия эмигранты из Советского Союза были еще в диковинку, на нас ходили смотреть, с нами искали встречи, нас расспрашивали: правда ли, что в той стране все принадлежит государству, даже парикмахерские.