Немецкий мальчик - Патрисия Вастведт

На каменистом берегу неподалеку от хижины Майкла рыбу ловят на перемет, и он научился натягивать сеть на столбики. Уловом он делится с соседями, те делятся с ним. Соседи — опытные рыбаки, их уловы куда богаче. Излишки рыбы они продают на рынке в Рае, а домой привозят чай и табак, которые обменивают у Майкла на виски.

Виски привозит Элизабет, потому что оно притупляет боль.

Элизабет сворачивает на тропку к хижине. Утрамбованная галька блестит под колесами, велосипед трясется на ухабах и разбрызгивает лужи. Там, где поровнее, стоят хижины, словно их разметало бурей. Местные жители — щедрые, великодушные отшельники. Когда Элизабет проезжает мимо на велосипеде или идет со станции, они всегда кивают ей, но почти никогда не заговаривают.

Сегодня небо синее, ветер уносит облака прочь от моря, апрельское солнце пригревает все увереннее. Порой Дандженесс блеклый, белесый, но сегодня от буйства красок у Элизабет режет глаза. Под яркими лучами солнца рыбацкие хижины кажутся черными дырами на холмах, заросших розовыми и желтыми цветами. Поднимает голову безостановочно жующая коза. Ее бежевая шерсть — как след отбеливателя на пестрой скатерти. На веревке синеет рубашка Майкла, а дальше, на самой оконечности мыса, стоит маяк, красно-белый, похожий на фигурку из картона.

Никаких теней, полутонов, нечетких линий. Все плоское и яркое, как в раскраске Тоби. Кажется, что линия горизонта выше земли, а море окружает Дандженесс, превращая его в остров.

Майкла Элизабет видит издалека. Он складывает у хижины обломки плавника и выглядит так же — чересчур длинные волосы, бледно-желтая рубашка с завернутыми рукавами, загорелые руки. Он еще не заметил Элизабет, но она улыбается и спрыгивает с велосипеда. Камешки отскакивают, стучат, и Майкл поднимает голову.

— Вот и я! — объявляет Элизабет.

Майкл машет, будто она стоит не перед ним, а далекодалеко. С тех пор как в день своей смерти бабушка Лидия соединила их руки, Майкл с Элизабет касались друг друга только по чистой случайности. Давным-давно — через месяц после возвращения Майкла в Кент — все едва не изменилось.

В тот день над морем висел густой туман, волны прижимало тяжестью влажного воздуха. Когда приехала Элизабет, огонь в печи не горел и в хижине стоял холод. За окнами клубилась молочная белизна, словно хижина воспарила к небесам и застряла в облаке.

Майкл спал. Элизабет накрыла его одеялом и села у стола. Нужно было приготовить еду, но в тесной хижине любой звук мог его разбудить. Тишина сгущалась, как белизна за окном. Хотелось зажечь свет, но Элизабет сидела неподвижно, в полумраке наблюдая за спящим Майклом.

Сперва он лежал лицом к стене, потом перевернулся на спину. С этой стороны шрама не было, лицо блестело от пота: боль терзала Майкла даже во сне.

Элизабет опустилась на колени перед узкой кроватью, склонилась над ним и закрыла глаза, вдыхая запахи мыла, моря и совсем слабый аромат льняного масла, будто Майкл до сих пор рисовал. Она чувствовала вкус его тепла.

Как ни странно, ни грусти, ни тоски не пробудилось возле него, только удивление: интуиция не обманула, все элементарно просто — она снимет кольцо и ляжет рядом с ним на кровать.

Элизабет скинула туфли, положила на стол жакет. Каждый шорох тотчас растворялся в тишине, здесь не было даже часов, чтобы отсчитывать минуты. Темная хижина с клубящейся белизной за окном не отличалась от комнаты с камином и портретом обнаженной девушки — комнаты, где пламя окрашивает белые стены в нежно-розовый. Прошлое ничем не отличалось от настоящего. Элизабет сняла кольцо.

Тело Элизабет еще никогда так себя не вело. Желанне болью тянуло внизу живота, ноги ныли. Лицо Майкла отпечаталось на ее сердце много лет назад, но сейчас казалось едва знакомым, почти чужим. Расстегнутое платье скользнуло на пол. Кожу окатило холодом, как ледяной водой.

А что потом? Боль, обида и вина. Джордж не может знать, как дорог ей, как она старается быть любящей женой. А Майкл… Вдруг она ему не желанна? В день смерти бабушки Лидии он заметил ее обручальное кольцо и ни разу не сделал ни единого намека. Сказал, что больше не уедет и ему достаточно быть рядом с ней. Ничего больше он не просил.

Сейчас он откроет глаза и увидит ее на полпути к измене, в одной сорочке, дрожащую от холода. После стольких лет такое не должно случиться.

Когда Майкл проснулся, Элизабет уже растопила печь и, расстелив на столе газету, чистила картошку.

Сегодня Майкл ставит ее велосипед к стене хижины и забирает из багажника хлеб и сыр. Он ходит легко, выпрямившись, он больше не горбится от боли, как долгое время после возвращения. Он почти не отличается от того человека, чей образ Элизабет помнила. Перемена едва уловима, и порой Элизабет кажется, что она все придумала, потому что никогда по-настоящему его не знала. Он поглощен битвой с непокорными изувеченными руками, но появилось нечто еще — равнодушие? или разочарование? В любом случае, он больше не смотрит на нее так, как смотрел на Фицрой-стрит. Он словно ее не видит.

Вслед за Майклом Элизабет идет в хижину, болтает о пустяках и не ждет в ответ ни слова. Вопреки всему каждая встреча с ним — глоток радости. Остров — не только Дандженесс, но и сам Майкл. Он — другая жизнь.

Элизабет любит мужа, любит быть рядом ним, любит его честность, которая расставляет все по местам. Джордж не понимает обман. Сила Джорджа — в ясности, с которой он видит мир, его слабость — в том, что он доверяет Элизабет.

— Как сделать, чтобы ребенок не получился, знают все и советы наперебой дают, а вот как сделать, чтобы получился, мне еще никто не посоветовал! — вздохнула Рейчел. У ее ног суетились орпингтоны: она кормила их зерном из кармана фартука. — Жаль, бабушки нет, наверняка бы что-нибудь подсказала. — Она захихикала. — От стараний бедняга Эдди уже из сил выбился!

— Лучше не думай о малыше в такие минуты. — Элизабет сидела на кормушке во дворе Сондерсов и болтала ногами. — От суеты и волнения сперматозоиды тут же теряют ориентир.

— Господи, Элизабет, что ты несешь?! — Рейчел швырнула зерно курам, которые помчались за ним, тряся пышными «штанами». — В таком возрасте Джордж наверняка тоже мечтает о малыше, да и мы с тобой не молодеем, двадцать четыре исполнилось. Почему не получается? Объясни, ты же медсестра!

— Все дело в удаче.

Элизабет не слишком волновалась из-за того, что не может подарить Джорджу ребенка, да и не слишком удивлялась: ее тело принадлежало одному мужчине, а сердце — другому. Зато Рейчел сгорала от нетерпения и переживала. У Эдди и его первой жены был малыш Арчи, значит, причина неудач не в нем.

Единственным ребенком на четверых оказался Тоби Шрёдер. Ему уже исполнилось девять, и остатки семейного капитала шли на оплату школы-интерната в Кенте. Бруно Шрёдер искал себя в оружейном производстве и увез семью в Нью-Йорк, но Тоби так тяжело переживал расставание с Элизабет, что Ингрид Шрёдер позволила ему вернуться в Англию.