Что не стоит делать невидимке - Росс Уэлфорд

– Всё равно скажи.

– Я боялся. Боялся, что ты станешь меня ненавидеть; боялся, что станешь винить. Как только я привёл себя в порядок, мне стало ясно, как сильно я тебя подвёл. Я решил, что без меня тебе должно быть лучше, и кроме того, твоя бабушка так постаралась, что найти вас было очень нелегко.

– Так как же ты меня всё-таки нашёл?

– Знаешь что, Этель. Думаю, есть кое-кто, кто сможет объяснить лучше, чем я. Но нам придётся выйти из дома.

Он встаёт и достаёт из кармана очередную подушечку жвачки. Тогда-то я и замечаю: это никотиновая жвачка, её жуют те, кто хочет бросить курить. Я смотрю на папины пальцы: жёлтые пятна сделались куда бледнее, и он больше не пахнет застарелым табаком.

– Ты бросил курить, – говорю я.

– Стараюсь изо всех сил, – вот и всё, что он говорит, а потом снова принимается жевать.

Я тоже встаю.

– Так куда мы отправимся?

– Повидаться с твоей прабабулей, – отвечает он.

Когда мы входим, прабабуля поворачивает крошечную седую голову в нашу сторону. Она как будто начинает кивать активнее и не сводит глаз с широко улыбающегося папы. Мы взяли с собой Леди; теперь она совершенно спокойна рядом со мной и немедленно подходит и плюхается у прабабулиных ног в тапочках.

– Старая добрая миссис Фриман! Второй раз за несколько дней, а? – говорит папа. – Вы довольно хорошо сегодня выглядите. Ну, определённо гораздо лучше, чем имеете право для человека вашего возраста.

Я перевожу взгляд на папу, в ужасе от его… чего? Дерзости, наверное. Он продолжает в том же духе: прямо, задорно, весело.

Даже, не побоюсь этого слова, совсем чуточку пóшло.

– Я привёл с собой Этель – или, как ей теперь известно, Тигрицу Кошечку. Она всё знает, только смотрите не свалитесь из-за меня с сердечным приступом, моторчик-то у вас уже не тот.

Это всё его новозеландский акцент: он вроде как чуточку перебарщивает – превращается в делового, прямолинейного и своего в доску парня, с которым всегда можно посмеяться. Он даже не кричит – просто говорит отчётливо – и у прабабули, кажется, не возникает проблем с тем, чтобы его расслышать.

И знаете что? Ей это нравится! Я вижу по её глазам, и по улыбке, пляшущей на древних потрескавшихся губах, и едва заметному румянцу, вернувшемуся на щёки. Мне даже кажется, что она краснеет.

Честно говоря, думаю, с прабабулей уже много лет так не разговаривали.

Он дружелюбный, забавный и уважительный. Называет её миссис Фриман. Разговаривает с ней так, как будто она нормальная.

И она, конечно, нормальная. Просто очень, очень старая – и нормальная. Возможно, я об этом позабыла.

Я по-прежнему в очках и в капюшоне на блестящий парик.

– Прости за солнечные очки, прабабуля, – говорю я и добавляю, чтобы объяснить: – У меня тут небольшая глазная инфекция, – однако она почти не сводит глаз с папы.

Он прихватил с собой из бардачка арендованной машины, на которой мы доехали в «Прайори Вью», айпад.

– Я подумал, что покажу Этель, как я вас всех нашёл, – говорит папа, включая планшет и что-то быстро печатая.

Несколько секунд спустя на экране появляется передовица газеты «Уитли Ньюс Гардиан».

Пролистав немного, папа останавливается на одной статье с фотографией.

– И всё? – не веря своим глазам, спрашиваю я. – Этого было достаточно?

– Достаточно? Её старый дом разделили на квартиры, все письма возвращались отправителю. Как-то я пытался обзванивать все дома престарелых, но «Прайори Вью» в моём списке не было, потому что он числится как «резиденция-пансионат для людей пожилого возраста». Так что на протяжении трёх лет два раза в неделю я гуглил «Элизабет Фриман». У меня было чувство, что ей вот-вот стукнет сто, но я не помнил точно, когда у неё день рождения. Также я знал, что, когда это случится, об этом напишут в местных новостях. Так что я ждал и ждал. Этого или… что ж… – он понижает голос, – некролога, – он поворачивается к прабабуле и снова говорит громко: – Но я был полностью уверен, что вы сдюжите, а, миссис Фриман?

Прабабуля как будто начинает кивать усиленнее (хотя порой трудно сказать).

Папа продолжает:

– А то фото? Что ж, может, твоя бабушка и сменила очки и причёску, но я всё равно сразу её узнал. Что до тебя: уж свою-то собственную дочь отец всегда узнает!

– И ты вернулся?

Он пристально смотрит на меня светлыми серо-зелёными глазами.

– Вылетел следующим же рейсом, Бу. Дело было лишь за тем, чтобы убедить твою бабушку, что я уже не тот человек, что раньше, и что она не предаст последней воли твоей мамы, разрешив мне встретиться с тобой.

Всё это время я смотрю на прабабулю, чьё выражение лица переменилось. Она ненадолго перестала трястись, а её глаза влажнее, чем обычно. Она смотрит прямо на меня, а её дрожащая левая рука словно меня подманивает.

Но я не двигаюсь. Я просто не знаю, как реагировать. В смысле, папа очень милый и всё такое, но до меня доходит, что эта пожилая леди, почти на десятилетие, в общем-то, ставшая заложницей собственного разума, всё это время обманывала меня. Несмотря на всё счастье от обретения папы и получения ответов на, по крайней мере, несколько из миллионов моих вопросов, внутри меня закипает тихая злость.

Потом за моей спиной раздаётся голос ба, и эта злость находит цель.

– Ох, моя милая Этель. Я собиралась тебе сказать, я правда… и батюшки, что это на тебе надето?

Так вот кому папа лихорадочно строчил сообщения, пока мы сюда ехали.

Ба продолжает:

– Ты что, накрасилась, Этель? – потом она обращается к папе: – Ричард, как это всё произошло?