Что не стоит делать невидимке - Росс Уэлфорд

– Я в отеле в Ньюкасле.

– Как быстро ты сможешь приехать сюда?

– Слушай, эм… Этель. Я не уверен, что твоя бабушка…

– Пап. У меня тут ЧП. Ты мне очень нужен. Прямо сейчас. Объясню, когда приедешь.

Когда спустя полчаса раздаётся звонок в дверь, моё невидимое сердце колотится практически в моём невидимом горле, потому что я знаю, что за дверью стоит он, и понятия не имею, как он отреагирует, увидев меня.

Я вижу его сквозь шероховатое стекло. Я снова напялила свою маскировку: худи, очки, перчатки. Я хочу рассказать ему про невидимость, но собираюсь ввести в курс дела помягче.

Если вам вдруг интересно – нет, я не открываю дверь и не кидаюсь в его распахнутые объятья. Всё происходит совсем не так.

Первое, что он говорит, это:

– О!

Только это. Просто «О!».

Он мог бы сказать: «О, боже милостивый, зачем ты так вырядилась?» – но не говорит. Просто «О!» (Хотя подозреваю, остаток фразы вроде как укладывается в один этот слог.)

Он стоит на пороге, и я едва осмеливаюсь посмотреть на него, но всё же смотрю, и на лице у него написано полнейшее замешательство.

– Входи, – говорю я спустя секунду-другую, и он входит в коридор и идёт за мной на кухню.

– Почему, эм… Ну знаешь, почему ты так необычно одета?

Он сидит за кухонным столом, а я завариваю чай, параллельно рассказывая ему свою историю, прямо как вам, начиная с акне, и солярия, и «Доктора Чанга Его Кожа Такой Чистый», и оказывается, что он здорово умеет слушать. Он просто сидит, держа маленькую чашечку в своих больших ладонях, и кивает, время от времени задавая уточняющие вопросы, но не слишком много. Он не перебивает, когда я делаю паузы, интересуясь, что будет дальше, но в конце концов мне просто приходится это сказать.

– И потом я стала невидимой.

Я внимательно наблюдаю за выражением его лица. Я осознаю, что использую эту ситуацию в качестве проверки, чтобы понять, будет ли он таким папой, какой мне нужен, и знаю, что это не очень-то честно, но просто вот такое у меня чувство, а ба вечно твердит: «Чувства всегда искренни, Этель, но говорить о них слишком много – весьма пóшло. Самое главное – то, как мы на них реагируем».

Он медленно кивает и делает большой глоток чая. Потом вытаскивает из кармана пачку жвачки, суёт одну подушечку в рот и задумчиво жуёт.

– Значит… под всем этим ты… ты невидимая, верно?

– Да.

– И никто больше об этом не знает?

– Бойди знает.

– Понятно. Но не бабушка?

– Нет.

– Ты мне покажешь?

И голос у него такой мягкий, такой ободряющий, что я киваю. Он мог посмеяться, мог съязвить, и мне всё равно пришлось бы ему показать, из чувства рассерженного противоречия: «Да? Хочешь взглянуть? Хочешь, чтобы я доказала? Ну вот, пожалуйста».

Но он реагирует не так – совсем не так. Он просто сидит за столом, Рикки Малкольм, мой папа, слегка склонив голову набок, и жуёт жвачку. Он скептичен, возможно, но явно заинтересован, а, самое главное, уважителен.

Теперь я понимаю, что именно поэтому не рассказала ба. Я люблю её, ясное дело, но чего я хочу – что мне нужно – так это спокойная реакция, без осуждения…

Без упрёков.

Я начинаю с перчаток. Он наклоняет голову, чтобы заглянуть мне в рукава. Дальше очередь худи – я откидываю капюшон, открывая то место, где должна быть голова, потом идут солнечные очки и чулочная нога.

Этого достаточно. Я не хочу раздеваться догола.

Он протягивает руку и поражённо касается моей, и я пожимаю его ладонь. Потом другая его рука касается моих головы и лица, проводя по носу и ушам, ощупывая волосы, щёки, и всё это время он вообще ничего не говорит.

Я смотрю на его красивое лицо – не думаю, что когда-нибудь в жизни я видела кого-то настолько потрясённого. Его серо-зелёные глаза со светлыми ресницами осматривают то место, где должна быть моя голова, а потом останавливаются там, где, по его мнению, находятся мои глаза. Он делает это наугад, но попадает в самую точку. Я гляжу на него в ответ и стискиваю обе его ладони, лежащие на столе, и сильно, потому что чувствую, что одновременно хочу и не хочу заплакать.

Глаза у него становятся влажными, и я ужасно не хочу, чтобы заплакал он. Я ничего не имею против плачущих мужчин: дело не в этом. Я просто не хочу, чтобы мой папа плакал, по крайней мере сейчас.

Он встаёт и обходит стол, вставая со мной рядом и не отпуская моих рук. Я тоже встаю. Моя макушка доходит ему примерно до подбородка. Потом он обнимает меня и гладит по волосам.

– Бедняжка, – говорит он, и я разражаюсь рыданиями, глотая всхлипы и глядя, как его рубашка темнеет от моих слёз.

Он не плачет. Он просто стоит, надёжный и крепкий, гладит мои волосы и дышит ровно. Я чувствую его мятное дыхание.

– Всё будет хорошо. Мы со всем разберёмся, вот увидишь.

Молодец, пап. Ты прошёл.

«Разбираться со всем», впрочем, не подразумевает опрометчивых действий. Есть несколько вопросов, которые нужно решить.

В основном – с ба.

И потом, куда мы пойдём? В больницу? В полицию? Это та же самая проблема, с которой я столкнулась в самом начале, и она никуда не делась.

К кому обращаться за помощью, если стала невидимкой?

Но ещё до того как мы перейдём к этому, я хочу задать отцу несколько вопросов.

Мы поднялись в комнату ба, и я вытащила жестяную коробку, которую ба снова положила в верхний шкафчик, но папино внимание привлекает нечто иное: ещё одна коробка в самом дальнем углу, которую папа замечает, потому что он выше меня.

Он осторожно опускает её и аккуратно держит в руках. Это дорожный футляр: такой серебристый контейнер со скруглёнными углами и чёрными упрочнёнными краями. Он не очень большой – куб сантиметров по тридцать с каждой стороны.

– Это принадлежало твоей маме, – говорит папа.

Сидя на краешке кровати ба, он открывает футляр. Внутри лежит просто куча косметики: кисточки и спонжи, тюбики помады, тушь, румяна и основы.

– Вот так она перевоплощалась: из Миранды Маккей становилась Фелиной, и одна скрывала другую. Иногда я её красил, – голос у папы тихий.

Я протягиваю руку и беру баночку основы – крема телесного цвета, который наносится под макияж. Я касаюсь его кончиком пальца и смотрю на папу.

Пришла ли эта идея нам в голову одновременно? Или он подумал об этом раньше? Не знаю, но он широко улыбается, глядя на меня.

– Давай сделаем это вместе, – говорит он.