Одиночка - Маргарита Ронжина

class="p1">– И что нам делать? – спросила Саша про людей в целом, но на самом деле про них. И ждала ответ.

– Искать баланс.

а ведь они сошлись на смерти, тогда, вначале, и вели разговоры про март, маму, собаку, может, он и прав, пора идти дальше, пора

если им есть будет куда идти

– Искать, искать, – несколько раз повторила Саша. И вспомнила о душевном томлении и хотела сказать, но передумала, не сказала. – Устала от жары, совсем засыпаю.

– Пойдем в спальню, полежим все вместе, подремлешь?

– Да.

Пообнимались, охладились, вышли погулять с коляской по территории. Солнце уже стояло низко.

– Пойдем к воде, – попросила она, когда ощутила: пора.

– Я бы уже положил Даню и уединился. С той стороны веранды, которая к лесу, крепкие качели, пойдем покажу…

– Сначала закат. Я очень хотела посмотреть закат на природе.

Дима вздохнул.

– Давай ненадолго. А то я уже засыпаю, – зевнул он и притянул к себе Сашу.

Они спустились к озеру, нашли место на деревянном выбеленном понтоне, сели на ступеньки, накрылись пледом. Коляску поставили поодаль, сначала Даня ворочался у нее на руках, потом задремал, и Дима осторожно переложил мальчика в коляску.

Солнце садилось, на воде четко проявилась длинная красно-оранжевая тень-цилиндр.

– Красиво, правда, – сказал кто-то рядом.

Саша молчала.

Закатный свет совсем немного жег ее сознание, настраивал нужную температуру восприятия, бытия, не колол, а гладил своей красотой. И все равно глаза слезились. Слезились глаза, глаза тихо плакали, тонко настраивались, фокусировались, глаза не сбивались на пустое и сбиться уже больше не могли.

И ей захотелось сбросить с себя Димину человеческую руку, без разбега прыгнуть в темную воду, развернуть ладонями и облака, и леса и всё плыть, и плыть, и слиться с солнцем.

и были то всполохи радости, всполохи припыленного, разрешенного счастья, какого-то отрывочного, меняющегося, качающегося, словно бы на водной горке, в прыжке – парение, и тут же, опускаясь, окунаясь ногами в мокрое холодное бытие – уже реальность

полсекунды – а это миг и еще половина

счастье здесь длится вечность

Небо красно пенилось. Сначала частями, потом алая пелена расползлась по всему горизонту, отражаясь в водном двойнике, заволокла, победила светлую синь. И была все ближе и ближе, все ярче и ярче.

Саша молчала. Так бы сидела и жила у воды, научилась медитировать, писала бы картины почему нет? много думала и, может бы, стала умней

– Даня проснулся, – сказал Дима. – Пойдем в дом, солнце уже село.

Спугнул.

* * *

и пришел к девочке принц-спаситель. и руки были у него золотые, а сердце доброе. и глаза его горели влюбленно, и сердце счастьем наполнялось

интересовался он даосизмом и буддизмом. учился стоять на гвоздях и ходил на йогу. любил историю и технику, артхаусное кино. и подпевал фолк-року в душе, и после черного геля пах так же – тяжело и страстно. и спал голым, и просил спать голой ее. пятнадцать долгих минут укладывал слегка редеющие темные волосы. и не терпел, когда его перебивали, быстро раздражался, но как мгновенно вспыхивал, так мгновенно и угасал. и сделал принц в ее квартире ремонт. и дарил подарки невиданные, оргазмы несказанные

аккуратно принц собирал кашу по краям тарелки, а девочка Сашенька ела с середины. и мыл за собой посуду, и не разбрасывал вещи, почти ничего у нее не оставлял. и принес он новую кофеварку, и научил ее варить масалу – наваристый индийский чай с молоком и специями

и так приходил он около трех месяцев. и заботился он, и приносил ребенку смесь, а Сашеньке любимую еду. и делал ей кофе, наливал ей вино, и вел умные беседы, и укачивал мальчика на принцевых коленях. и хорошо дружили они, ладно

но все это пока не

войдет однажды ночью принц и не скажет, что не любит девочку

а она

она засмеется

двенадцать

спрячь свой голый нерв

убери подальше

Нервные каблуки ступили на асфальт рядом с колесами машины, обошли их, потоптались, пока усаживали кого-то в коляску. Нервные каблуки звонко простучали по гравию, глухо – по бело-зеленому кафелю и надолго застряли в очереди в приемной. Нервные каблуки на время стихли в яростном шуме всего человеческого и то треморно замирали у ножек скамейки, то перешагивали по разбитому коридору. Нервные каблуки отсчитывали, отзвучивали, отстукивали дробью этажи, лифты и переходы. И еще, и еще.

Один. Два. Один. Два. Один.

Пришли.

Нервные каблуки постояли у закрытой двери, потом медленно слетели с ног, отступили в угол, сменились чем-то мягким, больничным.

И там, в этом углу, замолчали.

а голый нерв наконец оделся

* * *

Она ходила по коридору туда-сюда, туда-сюда. Как детская игрушка, когда-то кем-то заведенная, и на этом вечном заряде все продолжающая и продолжающая двигаться, и теперь уже, конечно, поломанная, стертая, и все равно живая, и, конечно, еще красивая.

Саша заметила ее раз – когда выходила в кухню налить горячую воду для Даниной смеси, два – когда мальчик заснул левая ручка под щечку, и сопит, сопит и она захотела попить чая. Так и замерла с пакетиком зеленого в кружке, когда девушка ее окликнула:

– Вы не видели медсестру?

– Нет, я только ребенка уложила, не выходила, – Саша ответила, перешла по коридору до кухни за кипятком и обратно. Девушка нервно ходила на том же месте.

– Что-то важное? Может, сходить в другое отделение? Давайте я схожу.

– Нет, нет. У моего ребенка уже четыре часа идет операция, а новостей нет. Видимо, делают еще.

– Так поздно.

– Да, в пять только взяли. Сложный случай.

– Хотите чаю? – неожиданно предложила Саша. – У меня шоколадка есть.

– Я отсюда никуда не уйду, – насупилась девушка.

– Конечно. Я сюда выйду сама, подождем вместе. Несите кружку, я пока покараулю.

И так начался их путь. По длинному коридору, сквозь время и пространство. Назад.

Сначала Саша подмечала: двери палат по обе стороны, технические помещения, потом большое – все в игрушках и рисунках, теплое пространство фойе, напротив поста медсестры, а проходишь – и снова двери палат, палат. Но через несколько кругов все пропало, потеряло значимость для глаз, превратилось в маршрут, озаряемый лишь тусклым, уже вечерне-больничным светом. Ожидание стало всем.

– Сложная операция?

– Да, – кивнула Алина – новая знакомая, и уже сразу на «ты». – Нам полтора года. У нас, вернее, конечно, у него, рак.

опять это слово, и как горчит, горчит

– Сожалею.

– Когда узнали, было пять месяцев. И знаешь, какие позитивные прогнозы давали местные врачи? Вырежем опухоль. Все у вас будет хорошо. А после химии как новенькие будете. А на первой же операции выяснилось, что рак опоясывает ствол мозга.

боже мой, как горчит

Саша молчала. Алине хотелось рассказывать.

– С этого момента у нас две проблемы: операции и постоянное лечение. Никто не берет на операции, я уже не говорю про местных врачей, а по всей России нам приходится искать лучших нейрохирургов и уговаривать их хотя бы попробовать. Прооперировать. Хотя бы дать, поддержать надежду.

– Это так страшно.

– Очень. А еще проблема с лечением. Ложимся на два-три месяца в больницу, на поддерживающую химию, а потом три недели дома и по новой. Выматываюсь, но делать нечего. Очень вкусная шоколадка, кстати, спасибо.

– Еще?

– Да, давай. Знаешь, чтобы сюда попасть, мы с мужем приезжали три раза и умоляли врачей. У двух нейрохирургов из других больниц подлезть, не задев ствол мозга, не получилось. Сейчас третья попытка. Нам никаких гарантий не дали, наоборот, доктора считают, что физически удалить все раковые клетки не получится, они не могут добраться до всех участков. Но мы счастливы оттого, что они взяли нас и обещали попробовать. Химия – уже не помню, какая по счету, – не помогает.

– Вы так уже год живете? – Саша еле могла говорить.

– Да. Теперь муж с нами в Москву переехал, конечно. Квартиру рядом с больницей снял. Работает теперь удаленно, бросил любимое место, сферу деятельности пришлось поменять. Да всю жизнь пришлось поменять. Но нам и родители помогают. Муж успевает работать – приходится, конечно, но ничего не поделаешь, пока так, и за лекарствами бегает, и навещает постоянно, пару раз меня подменял в палате, чтобы я выспалась и пришла немного