Механизмы радости - Рэй Брэдбери

Пока журчала эта речь и Элен вела его в просторную гостиную с высоким потолком, подгоняя дружескими тычками в спину и обильно жестикулируя, он уловил слабый запах одеколона из ее рта. Боже правый, да она никак пьяна и полоскала рот одеколоном, чтобы скрыть это!

Уильямс пристально уставился на хозяйку дома.

– Вижу, тут мартини, – сказал он. – Не откажусь от стаканчика. Но не больше. Вы же знаете – пьяница я никудышный.

– Знаю-знаю, дорогой. Пол обещал быть дома к шести, а сейчас пять тридцать. Уильямс, мы так польщены тем, что вы зашли, так польщены, что вы решили провести время с нами – после того как мы не виделись целых три года.

– Как вам не стыдно так говорить!

– Нет, Уильямс, я серьезно! – сказала она.

Язык у нее чуточку заплетался, бросалась в глаза также излишняя выверенность жестов. У него было ощущение, что он ошибся дверью или зашел с визитом к малолюбимой тетушке или едва знакомому человеку. Надо думать, у Элен выдался на редкость тяжелый день – а у кого их не бывает?

– Пожалуй, и я чуть-чуть выпью, – добавила она. – По правде говоря, я недавно уже выпила один стаканчик.

В один стаканчик он поверил. Такой эффект от одной порции означает, что она пьет давно, много и регулярно – быть может, с тех самых пор, как они виделись в последний раз. Если пить день за днем…

Он уже видел, и не раз, что случалось с его друзьями, у которых появлялась такая привычка: только что были трезвыми, а минуту спустя, после одного-единственного глотка алкоголя, почти мертвецки пьяны – это все то мартини, выпитое за последние триста дней и поселившееся в крови, радостно бросается навстречу новой подружке. Вполне вероятно, что еще десять минут назад Элен была абсолютно трезвой. Теперь же она с трудом держала веки открытыми, а язык путался под ногами каждого слова, которое пыталось выйти из ее рта.

– Нет, Уильямс, я серьезно! – повторила она.

Прежде, помнится, она никогда не называла его просто Уильямс – всегда добавляла «мистер».

– Уильямс, мы крайне польщены тем, что вы дали себе труд посетить Пола и меня. Господи, у вас такие успехи за последние три года, вы сделали такой рывок в своей карьере, у вас прекрасная репутация, и теперь вам больше не нужно писать тексты для утренних телевизионных шоу Пола – для вас покончено с этой чертовой дребеденью.

– Почему же «чертова дребедень»? Вполне добротный материал. Пол – отличный продюсер, и я писал для него неплохие вещи.

– А я говорю, дребедень! Вы же настоящий писатель, теперь вы шишка в литературе, больше не надо сочинять ерунду за чистые гроши! Ну и как оно вам – быть преуспевающим романистом, у всех на устах, и иметь кучу денег в банке? Вот погодите, сейчас придет Пол – он весь прямо изождался вас. – Волны ее медленной речи захлестывали его. – Нет, ну вы просто душка, что навестили нас!

– Я обязан Полу буквально всем, – сказал Уильямс, отвлекаясь от собственных невеселых мыслей. – Я начинал в его шоу в тысяча девятьсот пятьдесят первом, когда мне исполнился двадцать один год. Платили десять долларов за страницу…

– Стало быть, сейчас вам тридцать один. Господи, еще совсем молодой петушок! – сказала Элен. – Уильямс, а сколько мне, по-вашему? Давайте-давайте, попробуйте угадать. Ну, сколько мне?

– О-о, я, право, не знаю, – сказал он и покраснел.

– Нет, давайте угадайте-ка, сколько мне лет?

«Миллион, – подумал он, – вам внезапно исполнился миллион лет. Но Пол-то должен быть в порядке. Вот он скоро придет, и с ним-то уж непременно все в порядке. Любопытно, узнает ли он вас, Элен, когда войдет в квартиру».

– Увы, я не мастак угадывать возраст.

«Ваше тело, – думалось ему дальше, – состоит из нью-йоркских старых булыжников – в вас столько невидимой смолы, и асфальта, и трещин от непогод! В вашем выдохе – сто процентов окиси углерода. Ваши глаза – истерической неоновой синевы, а губы – как багровая неоновая реклама. Ваше лицо – цвета побелочной извести, какой красят каменные фасады, подпуская по ним здесь и там лишь немного зеленого и голубого. Вены горла вашего, виски ваши и запястья похожи на нью-йоркские крохотные скверики: там больше всякого мрамора и гранита, дорожек и тропок, чем собственно травы и неба, – вот и в вас больше всякого…»

– Валяйте, Уильямс, угадывайте, сколько мне лет?

– Тридцать шесть?

Она почти неприлично взвизгнула, и он решил, что переборщил с дипломатией.

– Тридцать шесть?! – прокричала она, хлопая себя по коленям. – Тридцать шесть! Дорогой мой, вы не можете говорить это серьезно! Вы шутите! Господи! Конечно же нет. Мои тридцать шесть были ровнехонько десять лет назад.

– Мы прежде как-то не заводили разговоров о возрасте, – запротестовал он.

– Ах вы милый невинный младенец! – сказала Элен. – Прежде это не было важно. Но вы и не представляете, какую важность это может приобрести – поначалу совсем незаметно для вас. Господи, вы так молоды, Уильямс! Вы хотя бы понимаете, до чего вы молоды?!

– Более-менее понимаю, – сказал он, потупившись.

– Дитя, прелестное дитя, – не унималась Элен. – Обязательно скажу Полу, когда он придет. Тридцать шесть – ну вы и дали! Но ведь я и впрямь не выгляжу на сорок – и уж тем более на сорок шесть. Ведь правда, дорогой?

Никогда раньше она не задавала подобных вопросов, подумалось ему. А человек сохраняет вечную молодость лишь до тех пор, пока не начинает задавать окружающим подобные вопросы.

– А Полу исполняется всего сорок. Завтра день рождения.

– Жаль, что я не знал об этом.

– Забудьте. Он терпеть не может подарки. Он скрывает от всех, когда у него день рождения, и обидится, если вы ему что-либо подарите. С прошлого года мы перестали устраивать для него шумные дни рождения. В последний раз он схватил пирог и вышвырнул в вентиляционную трубу – прямо с горящими свечами.

Элен осеклась, будто поймала себя на том, что сказала лишнее. Некоторое время они сидели в неловком молчании.

– Пол вот-вот придет с работы, – наконец произнесла она. – Еще выпьете? Вы так и не рассказали, каково быть знаменитостью. Вы всегда были такой совестливый. Мы с Полом частенько говорили друг другу: его девиз – качество. Вы не могли бы писать плохо, даже если бы очень постарались. Мы так гордимся вами. Мы с Полом всем говорим, что вы наш друг. Буквально всем и каждому.

– Как странно, – промолвил Уильямс. – Как странно устроено все в мире. Когда мне был двадцать один год, я норовил всем побыстрее сообщить, что я знаком с вами. Я был так горд этим знакомством. Я так волновался, когда впервые встретился с Полом после того, как он купил мой первый сценарий, и я…

Зазвонил звонок, Элен подхватилась открыть дверь, оставив Уильямса наедине с его стаканом. Он пережевывал в уме свои последние слова: не прозвучали ли они слишком снисходительно – как будто теперь он уже не горд повстречаться с Полом. Ничего такого он не имел в виду. Ладно, все придет в норму, когда шумно ввалится дружище Пол. С Полом всегда все в норме.