Механизмы радости - Рэй Брэдбери

– Согласись, это будет здорово – снова начать писать! Творить, иметь свободное время и вдобавок сбросить лишний жирок.

– Только не угробь себя диетой, как сын миссис Мирс.

– Он был придурком!

Теперь кулак Пола остановился, зато вторая рука принялась с силой мять локоть гостя. За долгие годы дружбы они крайне редко касались друг друга – рукопожатие было едва ли не единственным телесным контактом. Однако теперь Пол то и дело трогал его: хлопал, щипал, пихал.

– Видит бог, далеко от города у меня будет уйма времени для работы, – говорил Пол, похлопывая Уильямса то по плечу, то по спине. – Там я сброшу весь накопившийся груз. Знал бы ты, как мы тут проводим чертовы уик-энды! Уговариваем вместе с Элен бутылку-две виски. Выбраться из города на выходные такая морока – пробки на дорогах, в пригородах толпы народа. Поэтому мы торчим в городе и надираемся, вот и весь наш отдых. Но когда мы окажемся на природе, с этим будет покончено. Уильямс, не взглянешь ли на мою рукопись?

– Ах, Пол, куда ты торопишься! – вмешалась появившаяся на пороге Элен.

– Не надо, Элен! Ведь Уильямс не против. Ты ведь не против, Уильямс?

«Я не против, – подумал Уильямс, – но меня воротит. Я боюсь, но перебьюсь… Будь я уверен, что где-нибудь в его романе я найду прежнего Пола – трезвого, искрометного собеседника, отличного режиссера, внутренне свободного человека, уверенного в себе, способного на быстрые решения, обладающего хорошим вкусом и умением критиковать с толком и прямодушно и вместе с тем тактично, – а самое главное: если я найду в его повествовании хорошего друга прежних времен, почти боготворимого, если я найду там этого Пола – о, тогда я готов проглотить любой самый пухлый том за одну секунду. Но что-то слабо верится в такое счастье. А встретиться на бумаге с новым, незнакомым Полом – нет уж, увольте. Никогда! Ах, Пол, Пол, – текли дальше мысли Уильямса, – разве ты не понимаешь, старина, разве до тебя не доходит, что никогда вы с Элен не выберетесь из города – никогда, никогда!»

– Дьявол! – воскликнул Пол. – Уильямс, как тебе наш Нью-Йорк? Не по вкусу, да? Как ты выразился однажды: город-неврастеник. А по сути ничем не хуже какого-нибудь богом забытого Сиу-Сити или Кеноши. Просто здесь встречаешься с бо́льшим числом людей за тот же отрезок времени – вот и вся разница. Ну а как тебе на заоблачных высотах славы? Ты нынче такая величина!..

Теперь наперебой безостановочно говорили оба – и муж, и жена. Они пьянели на глазах, их речь утрачивала членораздельность, слова возвращались, тыкались не в свои предложения, перебегали группами из фразы в фразу, кружились в гипнотическом хороводе – бла-бла, бла-бла, бла-бла…

– Уильямс, – говорила Элен.

– Уильямс, – вторил Пол.

– Мы точно уезжаем, – это она.

– Уильямс, чтоб тебя разорвало, я так тебя люблю! Скажи мне, отчего я тебя так люблю, мерзавец ты этакий! – это он. И со смехом опять – хлобысь по правому плечу.

– А где Том?..

– …горд тобой!

Окружающие вещи стали подергиваться туманом. Одуряющая духота. Правая рука, исколоченная до синяков, висела плетью.

– …с другой стороны, так трудно оставить прежнюю работу. Они ведь платят мне чертову уйму денег…

Пол повис на Уильямсе, вцепившись пальцами в сорочку у него на груди. Уильямс ощутил, как пуговицы выскальзывают из петель. Пол был в таком раже, что, казалось, вот-вот двинет гостя кулаком по лицу. Нижняя челюсть Пола угрожающе выдвинулась, а от его прерывистого дыхания, такого близкого, очки Уильямса запотели.

– Я горжусь тобой, Уильямс! Я души в тебе не чаю.

Пол горячечно тискал его руку, хлопал по плечу, рвал сорочку, трепал по щеке. В процессе братских объятий очки Уильямса слетели и упали на линолеум.

– Ах, черт, прости, Уильямс! Прости, дружище!

– Пустяки. Забудем.

Уильямс проворно поднял свои очки. Правое стекло разбилось – дурацкий рисунок трещин наподобие паучьей сети. Уильямс надел очки, и его правый глаз увидел как в тумане дюжину Полов, которые суетливо блеяли испуганные извинения.

Уильямс помалкивал.

– Ах, Пол, вечно ты такой неуклюжий! – проверещала Элен.

Вдруг разом зазвонили телефон и дверной звонок, и Пирсоны говорили разом, а Том куда-то давно пропал, и Уильямс думал с трезвой ясностью: «Нет, меня не вырвет, я могу сдержаться, но мне сейчас надо в ванную комнату, а вот там меня действительно вырвет».

Ничего не говоря и ни перед кем не извиняясь, среди звонков, говора и вскриков, всей этой перепуганной суеты утрированной дружбы, он двинулся вперед как сомнамбула, задыхаясь от зноя и продираясь, как ему показалось, через толпу людей. Закрыв за собой дверь ванной, он рухнул перед унитазом на колени, словно для молитвы, и поднял крышку.

Его вырвало – раз, другой, третий. С закрытыми глазами, из которых текли слезы, Уильямс продолжал склоняться над унитазом, не зная, что с ним: он задыхается или плачет? Если плачет, то почему? От боли или от горя? Или это попросту алкоголь выдавливает влагу из глаз? Все в той же позе молящегося он слушал, как вода шумит по белому фаянсу и по трубам устремляется в море.

Снаружи голоса:

– С вами все в порядке?..

– Ты в норме, старик? Уильямс, с тобой все о’кей?

Уильямс нащупал бумажник в кармане пиджака, вынул его, убедился, что обратный билет там, вернул бумажник на место и любовно прижал его правой рукой. Затем встал, тщательно ополоснул рот, вытерся и посмотрел на себя в зеркале. Странный мужчина в очках с одной линзой в сеточке трещин.

Когда он шагнул к двери и положил ладонь на бронзовую ручку, готовый выйти, глаза его невольно закрылись, его качнуло, и было полное ощущение, что весит он всего лишь девяносто три фунта.

Двое мужчин молча сидели на скамьях в поезде, катившем сквозь декабрьский сумрак от одного полустанка в сельской местности к другому. Когда состав тронулся после двенадцатой остановки, старший из попутчиков негромко буркнул:

– Придурок! Ох придурок!

– Простите? – сказал тот, что помоложе, и взглянул на своего визави поверх развернутого номера «Таймс».

Старший мрачно мотнул головой:

– Вы обратили внимание на того дурня? Вскочил как ужаленный и – шасть за той дамочкой, от которой так и разит «Шанелью»!

– А-а, за этой дамочкой… – Казалось, молодой человек пребывал в некоторой растерянности: рассмеяться ему или рассердиться. – Как-то раз я сам соскочил с поезда вслед за нею.

Мужчина в возрасте фыркнул и прищурился:

– Да и я тоже. Пять лет назад.

Молодой человек уставился на попутчика с таким выражением лица, будто только что обрел друга в самом невероятном месте.