Гонка века. Самая громкая авантюра столетия - Николас Томалин

За стойкой заведения Ранчо-Баррето Кроухерст на прекрасном французском сообщил Сальвати, что отплыл из Англии четыре месяца назад, чтобы принять участие в «кругосветной регате», что обошел вокруг мыса Горн, а теперь намеревается вернуться в Британию и стать победителем гонки. На все про все у него месяц, да и то при условии, что он починит яхту и немедленно поднимет паруса. Для этого, как он сообщил, ему нужны фанера, гвозди, несколько винтов и пиломатериалы.

Гектор Сальвати, переводивший для Франчесси, спросил Кроухерста из чисто обывательского любопытства, как тот может доказать, что на самом деле обошел вокруг мыса Горн. Кроухерст, должно быть, испугался, но тут же ответил, громко смеясь и размахивая руками, что на островах рядом с мысом Горн есть специальный аппарат, который регистрирует и идентифицирует все проходящие мимо суда. Он также упомянул о каком-то фильме, который снял в районе мыса Горн.

Затем на куске оберточной бумаги Кроухерст сделал три наброска. На одном был изображен маршрут гонки «Золотой глобус», от которого рядом с южной оконечностью Южной Америки отходила линия, идущая до Рио-Саладо. На другом рисунке был тримаран, вид сбоку и сверху, с указанием размеров яхты в метрах. Рядом с этим рисунком моряк написал: 31 октября 1968 г. – дата, когда он отплыл из Тинмута.

Третий рисунок представляет наибольший интерес. На нем изображен совершенно другой маршрут, идущий из Англии к острову Гоф, расположенному на некотором расстоянии от побережья Южной Африки, затем через Атлантический океан до Южной Америки и – тут линия становится гораздо бледнее – обратно в Англию. Этот рисунок напоминает набросок, сделанный в шутку в блокноте Питера Биэрда пять месяцев назад во время плавания из Ярмута в Тинмут. Ни Франчесси, ни Сальвати не могли впоследствии вспомнить, что именно говорил яхтсмен по поводу последнего рисунка. Он, конечно же, не вязался с его первоначальными объяснениями. Гость все шутил и улыбался, пока рисовал карту, сообщили они, а бо́льшую часть времени говорил громко и бессвязно.

Франчесси принес Кроухерсту бутылку пива и извинился, собираясь уходить. Через переводчиков он объяснил, что ему нужно позвонить в префектуру Ла-Платы, находящуюся в 60 милях отсюда, чтобы запросить инструкции у начальства. Услышав об этом, Кроухерст пришел в заметное возбуждение. «Если узнают, что я здесь, меня дисквалифицируют и исключат из числа участников регаты!» – кричал он в лицо Гектору Сальвати. Впрочем, яхтсмен тут же успокоился и, похоже, стал относиться к своему положению по-философски. (Из-за таких быстрых перепадов настроения, энергичной жестикуляции и богатой мимики аргентинцы назвали яхтсмена самой переменчивой личностью, какую им когда-либо доводилось видеть.) «Ну да ладно… – говорил между тем Кроухерст. – Если меня дисквалифицируют, я доберусь до Буэнос-Айреса и хорошенько оттянусь там, а потом поеду в Рио-де-Жанейро». Он, впрочем, не объяснил, как собирается осуществить свои планы: ведь моряк уже сообщил окружающим, что не имеет ни пенни в карманах.

Одно из объяснений, для чего Кроухерст нарисовал третью карту, с островом Гоф, – он сделал это из страха быть разоблаченным. Если бы его раскрыли в Рио-Саладо, яхтсмен всегда мог бы показать на рисунок и сказать, что это и есть его реальный маршрут: он добрался до острова Гоф, а потом был вынужден направиться к Южной Америке, потому что у него повредился поплавок. Прочие неудобные факты, в том числе будто он «собирается стать победителем гонки», моряк мог бы объяснить недопониманием, произошедшим из-за неточного перевода. А на другой карте, сказал бы он, изображен традиционный маршрут гонки.

Нарисовав эту третью карту, Кроухерст отрезал себе все пути к отступлению: теперь уже он не мог выйти из гонки с честью, без риска быть разоблаченным в попытке подделать данные.

Однако ему повезло. Главному старшине Франчесси удалось связаться из будки телефона-автомата в Ранчо-Баррето с дежурным по префектуре Ла-Плата – главным мичманом. Это был самый низший офицерский чин, наделенный полномочиями принимать рапорты подобного рода и выносить решения по ним. Мичман сказал, что ему ничего не известно о гонке. Выслушав описание путешественника, он велел Франчесси дать англичанину все, что тому было нужно, после чего позволить отплыть, куда ему заблагорассудится. Для мичмана было очевидно, что дело не стоит внимания. Он даже не сообщил об инциденте своему начальству, в штаб-квартиру префектуры Ла-Плата в Буэнос-Айресе.

Ожидая результатов разговора Франчесси, Кроухерст сказал Роуз Сальвати: «Il faut vivre la vie». Он повторил эти слова несколько раз, оживленно и возбужденно, как будто бы фраза «Жизнь нужна для того, чтобы проживать ее» была неким откровением, большой истиной. Часто он приходил в такое возбуждение, что его речь становилась бессвязной, в ней нельзя было ничего разобрать. Роуз помнит, что Кроухерст упомянул о каком-то «транзисторном аппарате», который испытывал во время плавания. Впоследствии Роуз Сальвати отзывалась о необычном госте с большой симпатией. «Он так много и часто хохотал, что создавалось впечатление, будто он смеется над нами. Мы думали, с ним что-то не так. Решили, что он может быть контрабандистом».

Пообщавшись с Сальвати, Кроухерст укатил обратно к станции с Франчесси и Колли, где ему тотчас же выдали все, что было нужно для ремонта яхты. В ту ночь он спал на тримаране, а на следующее утро приступил к ремонту поплавка. К вечеру моряк привернул к корпусу две заплатки размером 18 дюймов и покрасил все белой краской. Дюпьюи и Колли пригласили яхтсмена поужинать жареными бифштексами. Оба сотрудника станции береговой охраны были не женаты и остались ночевать на станции. Здесь Кроухерст церемониально сбрил бороду и присоединился к двум спасателям на кухне караульной. За ужином он выпил стакан вина, смешанного с содовой, а все остальное время сидел в компании своих новых друзей, отхлебывая маленькими глотками кофе. Ужин прошел почти в полном молчании. За столом не велось длинных, откровенных разговоров, которые могли бы оживить трапезу. Кроухерст пару раз пошутил, помогая себе мимикой, но большей частью ел и пил в молчании. Вторую ночь он также провел на тримаране, пришвартованном у причала поста.

На следующий день вызвали Мессину, рыбака. Англичанин хочет отплыть, и его нужно отбуксировать вниз по Саладо в залив Самборомбон, сказали ему. В оставшиеся минуты перед отправлением Кроухерст и Франчесси пообщались в последний раз. Несмотря на языковой барьер, им понравилось находиться в обществе друг друга. Франчесси и Рубен Данте Колли записали свои имена в Журнал № 2, а Франчесси добавил еще и адрес:

Впечатление, создавшееся у главного старшины о неожиданном госте, значительно отличалось от того, что осталось у Роуз Сальвати. «Ему тут понравилось. Я бы сказал, что он был в прекрасном расположении духа и абсолютно нормален».

В журнал поста береговой охраны Рио-Саладо напоследок внесли запись о тримаране Кроухерста:

Сэр Фрэнсис Чичестер признавался впоследствии, что наиболее трудным и стрессовым в его путешествии был период, последовавший сразу после остановки в Австралии. Встреча с людьми после долгого перерыва лишь усилила чувство одиночества. Моряку пришлось снова приучать себя к жесткому режиму жизни на яхте и свыкаться с мыслью о том, что вторая половина путешествия будет не менее длинной и трудной. Позже Чичестер и Робин Нокс-Джонстон вместе размышляли над вопросом, на самом ли деле остановка благоприятно сказывается на плавании яхтсмена-одиночки. Они пришли к выводу, что лодке остановка действительно идет на пользу (ее ремонтируют), однако для моряка, его психологического состояния последствия перерыва в плавании скорее негативные.