Отроки до потопа - Олег Раин

— Раму! Раму на себя! — дуэтом завопили Паша с Володей.

А Кареева продолжало возносить выше и выше. Дельтаплан нехотя летел вперед, удаляясь от горушки, но скорости, это даже Серега видел, по-прежнему не прибавлял. Более того, ноги Тарасика свисали двумя сосисками, — парнишка просто держался за раму и был, похоже, не в состоянии что-либо делать.

— Черт! Куда же он прет-то!

— Гадом буду, долбанется…

Стоя на вершине горы, Серега впервые взглянул на полет с иной стороны. Здесь, на земле, человеку можно было советовать, стучать по макушке, подробно объяснять, что да как, но там, в воздухе, все разительно менялось. Человек оказывался предоставлен самому себе, и никакой учитель уже был не властен над его поступками.

— Эх, нет у нас раций! — в сердцах посетовал Паша. — На западе всем чайникам выдают в полетах.

— У нас выдавать нельзя, — пошутил Володя. — Народ от матюков глохнуть будет.

— Пусть лучше глухие, чем ломанные, — Паша козырьком приставил руку ко лбу. — Все, блин! Копец пацану… — быстро проговорил он, и Серега даже не успел удивиться сказанному. Инструктор знал, что говорил. Дельтаплан, утративший скорость, внезапно упал на крыло. Все вышло настолько стремительно, что Серега и ахнуть не успел. Дельтаплан с Тарасиком штопором понесся к земле, описав пару стремительных петель, вонзился в соснячок.

— Аминь! — выдохнул Володя, и сердце у Сереги сжалось. Треск ломаемых деревцев они услышали даже с такого расстояния.

Теперь к месту падения мчался уже и он. И мерещилась одна картинка страшнее другой. Стонущий, нанизанный на сосну, словно на спицу, Тарасик, залитая кровью поляна, догорающие останки дельтаплана…

Они добежали. Разумеется, ничего не горело. Более того, и Тарасик был цел и невредим. Смущенно улыбаясь он стоял возле сломанной сосенки и, разводя руками, силился что-то объяснить. Его били и хлопали по плечам, тискали в объятиях. Паша и Володя веселились, точно произошло что-то и впрямь замечательное.

— Ты прикинь, он сосенку смел и перевернулся… — объяснял Паша. И показывал на руках, что именно произошло. — А этого дурошлепа на парус швырнуло и подбросило, как на батуте…

— Ни ссадинки, ни синячка! — Володя изумленно мотал головой. — Первый раз вижу такое…

Прибежавший Стас приподнял Тарасика в воздух, дабы рассмотреть со всех сторон.

— Все чисто, — объявил он. — И кости, похоже, целы.

Это уже видели все подошедшие. Кареев уцелел, чего нельзя было сказать о дельтаплане. Бедный аппарат был разбит в хлам. Консоль переломлена сразу в двух местах, мачта смята в гармошку, рама согнута в овал.

— Ну что, орёлики! — во всеуслышание объявил Паша. — Догадайтесь с двух раз, кому чинить аппарат?

— Карееву, конечно! — пискнул кто-то из учеников.

— А еще?

— Дак кому больше-то?

— Не только Карееву, но и Чохову!

— Чохов-то причем?

— При том, что один оголец спровоцировал другого. Вот вам и итог. Аппарат в куски, а этого охламона спасло только чудо. Надеюсь, все поняли, что случается с теми, кто нарушает дисциплину?

— Ага! Их спасает чудо!

— Дурдом! Дурдом спасает!..

Народ тут же в разноголосицу заблажил и заспорил: кто-то был согласен, кто-то — нет. Серега переглянулся с Тарасом и, не удержавшись, подмигнул. Потому что, несмотря на свое падение, Кареев лучился улыбкой от уха и до уха. Серега его понимал. Первый полет — это как первый поцелуй, уж он-то теперь мог сравнивать. А потому перспектива затяжного ремонта не пугала ни того, ни другого.

Ну а потом… Потом они сидели у костра под той же гостеприимной горкой и с аппетитом поедали ячневую кашу с пряниками, запивали чаем и кофе, пекли картошку. Кто поопытнее, рассказывал курьезы из лётной жизни — о зависании в электропроводах, о приземлениях на крыши деревенских изб, о попадании в дым заводских труб. Тот же Володя припоминал случай из своей альпинисткой жизни, ему тоже было, что порассказать — как падали и разбивались, как выволакивали товарищей из трещин…

Серега слушал и подобно прочим открывал рот, поражался и млел. Он был теперь частью этого братства, он понимал суть рассказываемого. Все они приобщились к этому неуловимому мигу — мигу отрыва от земли, мигу слияния с ветром. Впрочем, кто не переживал, тот не поймет. Серега свой миг пережил и нужный шажок сделал. И потому даже на Стаса, приобнявшего у костра счастливо пунцовеющую Лидочку, глядел все с той же благостной улыбкой. Он, в самом деле, любил сегодня всех и каждого: строгого и морщинистого Пашу, осипшего от криков Володю, Стаса и Лидочку, девчонок-кашеварок и даже чудилу Кареева!

Но костер — не костер без гитары, и гитара, конечно, нашлась. Вскоре они уже слушали песни самостийных бардов, колдуя ладонями над мерцающими углями, сами начинали подпевать. Неплохой баритон обнаружился у Стаса, а Паша, хоть и фальшивил безбожно, но пел истово, как и положено честному летуну. Разумеется, им вразнобой подтягивали — и не только девчонки. Даже Тарасик, в конце концов, разошелся и странно упершись взглядом в собственные колени, в одну из пауз отважно прочел стихи. Разумеется, свои собственные:

Темный слон ступил на паркет

Моего Хрустального Дома,

А вчера принесли мне пакет

От седого дядюшки Гнома.

Между строк — пожелтевшие кляксы,

В строках — нервные срывы пера,

Я с душой, перепачканной ваксой,

Выхожу подышать в вечера.

А с утра мне опять на охоту,

Отдохнувший скакун подо мной,

Я ловлю не зверей, не кого-то,

Я крадусь за ничьей тишиной.

Сидящие у костра опешили настолько, что некоторое время никто ничего не произносил. Общее мнение озвучил Володя:

— Да ты поэтоид, Тарас! Даже не подозревал.

— Только вот про охоту не очень понятно, — призналась одна из девочек.

— А по-моему, как раз понятно. Это ведь про нашу жизнь! — вздохнула Лидочка. — Про суету, про убегающее время, про ускользающую любовь.

— Разве там было что-нибудь про любовь?

— Конечно, было… И еще я уверена, что Тарасик про сегодняшний полет тоже напишет. А мы через несколько лет однажды включим телевизор и увидим про него передачу. Про стихи, про творчество.

На Тараса взглянули с удивлением. Точно открывали в чудном недомерке нечто прятавшееся до сегодняшнего дня.

— А представляете, если бы он сегодня погиб? — сурово поинтересовался Паша. — Будущий Пушкин — и в неполных четырнадцать лет хряпнулся оземь.

— В четырнадцать, конечно, стрёмно. Еще и славы никакой, а уже некролог.

— Вот поэтому и нечего лоботрясничать! — с нажимом продолжил Паша. — Сказано: изучать теорию — изучайте! Говорят подлётывать до седьмого пота — подлётывайте! А то вон поперся, понимаешь, ЯК-истребитель, девчонок пугать на пикирующем! А если бы в костер долбанулся?