Манящий запах жареной картошки - Ирина Степановская

Они всегда уезжали позднее всех. Служители уже выключали подъемники, кидали в машины обледеневшие валенки и принимали «на посошок», а они еще сидели в своей машине на опустевшей стоянке, смотрели на реку, пили кофе из термоса, ели бутерброды с запеченным сыром. Им некуда было торопиться. Дом их был пуст.

— Как же так? Почему? — Он опять травил ее душу вопросами. Он и катался с окаменевшим лицом, благо под широкими и плотными лыжными очками оно от этого казалось еще более мужественным. Она, напротив, улыбалась.

«Мне не за что испытывать угрызения совести, вся моя душа нараспашку!» — словно говорила ее улыбка, сияющая чужим и знакомым, собакам и детям. Они были красивой парой. И ездили сюда, потому что никто здесь не знал их тяжелую тайну. И только дома или в машине, когда они были одни, как сейчас, ее лицо застывало, как маска Пьеро, а он давал волю эмоциям.

— Тот «чайник» в синем костюме чуть не сломал из-за тебя ногу, — опять сказал он. — Пытался повторить твои дурацкие пируэты с бугра на бугор.

— Ты заметил? — обрадовалась она. — В этом году я сильно прибавила, И в скорости, и в умении.

— Настолько, что совершенно забыла о безопасности! Если ты проломишь себе башку, а я буду сидеть по больницам рядом с тобой, кто тогда будет зарабатывать нам на жизнь?

— Не ревнуй! — сказала она. — Я катаюсь прилично. Но мне приятно, что ты проявляешь ко мне интерес! Трудно все время терпеть рядом постную физиономию.

— Тебе приятно. И только. Ты никогда никого не любила.

Поворот был под сорок пять градусов, и машину слегка занесло.

— Смотри на дорогу и не неси ерунду! — Она чуть встревожилась, хотя это был не первый подобный разговор.

— Почему же так получилось? Не с теми, не с другими, а именно с нами? И с нашим сыном… — Голос его задрожал.

— Опять? — Она разозлилась. — Если ты не можешь не закатывать истерики за рулем, тогда давай я поведу машину!

Он помолчал, а потом, повернув к ней голову, глядя прямо в глаза, заорал:

— Потому, что ты его не любила!

— Ну замолчи, — попросила она.

Боже, как ей надоели эти скандалы! Как она могла его убедить в своих чувствах?

— Я любила его. Ты знаешь это не хуже меня. Но я больше не могу думать об этом! Если ты не перестанешь, мы во что-нибудь врежемся! А я хочу жить! Наконец-то жить после стольких лет мучений. Ты забыл, что это были за годы?

В ее голосе слышались мольба и отчаяние. Она наклонилась вперед, и теперь они оба сидели напрягшись, упрямо глядя вдаль на дорогу, по которой неслись вихри снега.

Он прибавил скорость.

— Тише! Снег метет! Или давай заедем куда-нибудь, посидим… Может быть, метель стихнет!

Он гнал вперед, судорожно сжимая в руках руль.

— Очевидно, ты хочешь меня убить!

— Ты просто шлюха! Не мать! Как ты можешь кокетничать с мужиками, когда наш сын погиб!

— Останови машину! Я выйду!

Он затормозил. Метель разыгралась с такой яростной силой, что перед глазами стояла сплошная снежная пелена. Машин больше не было на дороге. Они стояли на обочине одни среди поля. Фары без толку пялились в черноту ночи. Предстояло преодолеть десять километров. Она побоялась идти в своем синтетическом легком костюме и заплакала.

— Какой же ты подлец!

— Я?

— Ты! Где ты был, когда еще восемь лет назад я тебе говорила: «С нашим сыном творится неладное! Посмотри, какие у него друзья! Где он ходит?» Что ты сказал мне в ответ? «Все были такие. Вырастет — поумнеет!» Он вырос. Но умнее не стал. Когда в седьмом классе он начал открыто пить и курить, что сделал ты? Сказал: «Такой возраст! С кем не бывает!» И уехал в командировку. На семь месяцев. Оставил меня с ним одну. А он напялил дурацкий шарф с надписью «Убей врага!», выгреб из дома все деньги и ушел на Ленинградский вокзал, чтобы вместе с другими такими же недоучками ехать болеть за какую-то идиотскую футбольную команду. Но я уже тогда говорила тебе, что ему все равно, за кого болеть. Лишь бы уйти из дома, не видеть нас и слыхом не слыхать ни о каких уроках. Я бегала за ним одна. По вокзалам, по подворотням, по каким-то подвалам, где собираются отбросы общества, по настоящим притонам. И слушала его мат. Один раз в присутствии друзей он толкнул меня так, что я упала. За что? За то, что я сказала ему, что надо идти домой. Что жизнь с друзьями не вечна. Что надо учиться и думать о будущем. Он толкнул меня нарочно, чтоб все видели, какой он крутой. Я думала, они меня тогда затопчут…

— Ты сама его била!

— Да, била. Ремнем. А что мне оставалось делать, если он не понимал слов! Приводил в квартиру каких-то подонков, и они, не стесняясь, при мне, обсуждали, как лучше угнать чужую машину. Да, я запирала дверь, чтобы он не мог убежать из дома, и подкарауливала его возле школы. Я орала, теряя человеческий облик, потому что не хотела, чтобы он попал в милицию, сел в тюрьму. А он обзывал меня в ответ нецензурными словами. И ты это слышал! И молчал!

— Я не знал, что сказать. Я думал, что все пройдет. Он ведь был когда-то хорошим мальчиком…

Он тогда действительно не знал, ни что сказать, ни что делать. Дома был ад. Сын хамил, врал, не хотел учиться. Жена или кричала, или плакала. Он чувствовал себя виноватым, потому что зарабатывал не так уж много, а все вокруг говорили, что многие проблемы можно решить, если имеешь деньги. Но у него не получалось зарабатывать больше. И еще внезапно он встретил ее. Она была точно розовый мак — нежная и молодая. Он не мог от нее оторваться и тоже врал, так же как сын. Дома не знали о ней. Он хотел уйти из семьи и жениться на ней, но не решился сразу, а потом оказалось поздно. Она погибла. Вранье исчезло само собой, но с женой он все равно не мог спать больше двух лет. Хотя разве жена была виновата? Та девушка просто вышла весной прогуляться, и ее сбил на тротуаре пьяный автомобилист.

Он сказал:

— Дети наследуют недостатки взрослых.

Она закричала в запальчивости:

— А в чем лично я была виновата? Да, до пяти лет он был ангелом. А начиная с шести стал врать, выкручиваться и лениться. Но я его этому не учила. Мы не хотели видеть в его характере отвратительные черты, мы думали: пронесет! Но нам не повезло. Когда он попался на краже в первый раз, я хотела выброситься из окна.

— Нам надо было обратиться к психологам.

— О, эти всегда знают, что сказать! Я больше никому не верю. Воспитание — блеф. Из сорняка не родится благородный плод. Научить может жизнь. И хорошему, и плохому. Но почему-то завсегдатаи тюрем и воровских малин не воспринимают хорошее. Когда он пошел в первый класс, я поняла — он нас не любит. Не мы его, а он нас. Живет с нами по необходимости, по нужде — надо же откуда-то брать пищу и деньги. Живет как приживал. Когда можно — обманывает, когда нужно — крадет у нас. В этом все дело. Он нас не любил.