Меня зовут женщина - Мария Арбатова

Уж кто лучше меня знает, что злоупотреблять случайностями – верный способ превратить историю в авантюрный роман, но, уезжая на дачу, я действительно купила книгу Марины Цветаевой с воспоминаниями о художнице Наталье Гончаровой. В моем возрасте такие книги покупают в корыстных целях, в бескорыстных они куплены двадцать лет назад, зачитаны, залистаны и заиграны друзьями. Прелесть данной Цветаевой состояла в том, что страничка на русском дублировалась страничкой на немецком и означала привычное с детства насилие: «Открой рот, это не только вкусно, но и полезно». Каждое лето я делала вид, что привожу в порядок язык, хотя относилась к разряду интеллигенции, которая в вузах «в обязательном порядке изучала историю партии и иностранный язык, чтобы не знать ни первого, ни второго».

Я каким-то образом объяснялась по-немецки, но внятно это получалось либо по жизненным показаниям, либо в условиях германоговорящих сексуальных отношений. Поллета истязая себя требованием прочитать «Наталью Гончарову» по-немецки, я возненавидела ни в чем не повинную художницу, саму себя и запущенный сад, в котором так славно валяться под яблоней, отгонять книжкой насекомых и мурлыкать: «Ваш нежный рот сплошное целованье…» Непропаханная немецкоязычная Наталья Гончарова укоризненно качала головой с обложки, а я подростково хамила ей: «Как хочу, так и отдыхаю!»

…В зимних сумерках я вышла из Дома литераторов и побрела к Никитским воротам. Прерывая кайф одинокого гулянья под крупным снегом, передо мной возникла высокая восточного вида молодуха с однозначным англоговорящим акцентом:

– Извините, не могли бы вы мне подсказать, где находится церковь, в которой венчался Пушкин?

– Пойдемте, она в двух шагах, – ответила я, примеряя выговор к видавшим виды дешевым сапогам, среднеарифметическому стеганому пальто и по-мусульмански низко завязанному платку. «Студентка из Эмиратов? Курдская беженка? Славистка из третьего мира?» – пронеслось в моей голове.

– Меня зовут Наталья Гончарова, – сообщила спутница.

– Очень приятно, – с тоской ответила я. Уж если в километре появляется сумасшедший, то он обязательно мой.

– Это очень смешно, что в России меня все время принимают за сумасшедшую. Это говорит о бережности, с которой вы относитесь к Пушкину. Я предполагала, что он известен в вашей стране, но не подозревала, что причислен к сану святых, – откликнулась она. – Я приехала из Новой Зеландии. Там небольшая, но очень славная русская диаспора. И конечно же, предельно мифологизированная. Я приехала разрушать собственные мифы.

– Ну, и как идет процесс разрушения? – Какая-то в ней была лажа, я не могла схватить это пониманием, но ощущала внутренним сопротивлением. Она была двадцати – тридцати лет, стройная, сутуловатая, нелепая, невероятно энергетичная, с горящими, лукавыми и виноватыми глазами.

– Процесс идет увлекательно. Я с удовольствием рассказала бы вам об этом подробно, если вы позволите. Мне очень не хватает интеллектуальной среды в вашей стране. Это не комплимент, это аргумент. Я приехала по делам Парижского института человека. И если вы обратили внимание, то в достаточной мере владею психотехниками и довольно быстро читаю ваши мысли, – сказала она в извиняющейся манере.

– Похоже на то, – промямлила я. Всякой булгаковщины и всяких экстрасенсов терпеть не могу, сама занималась эзотерикой достаточно для того, чтобы понять, какие недоучки и неудачники ее нынче собой набили. – А что это за заведение, Парижский институт человека?

– Это попытка изучать человека не аналитически, а синтетически, прогнав дискретные символы и оказавшись в целостном мире, – улыбнулась она.

– В нынешних условиях смахивает на шаманство. И что, это солидное заведение? – Я понимала, что меня дурят, но не понимала, в каком месте.

– Смотря что вы считаете солидным, сегодня я была в Российской академии наук. – Она достала из невнятной сумки лоскут факса и заглянула в него. – Это называется Ленинский проспект. Шизогенное здание на ветреном месте. Так вот, люди, которых мне представили как цвет науки, произвели на меня, как на целителя, впечатление психически некомпенсированных и социально опасных.

– Вы русская? – навязчиво спросила я.

– Полагаю, что нет. Бабушка чистая русская. Как вы поняли, я из побочной ветви Натальи Гончаровой, вдовы поэта Пушкина. А мамины родители уже смешаны с майори. Я не знаю, какой процент какой крови во мне, в Новой Зеландии это не принято обсуждать. Я приехала по линии «Гринписа», поэтому не имею возможности дать свои московские координаты, по условиям работы мы должны сохранять их в тайне. Если вы позволите, я попрошу ваш телефон. Мне было бы интересно поговорить о литературе и политике. – Она протянула лоскут факса.

Я чувствовала себя идиоткой. Факт чтения ею моих мыслей существовал налицо, из-за этого я автоматически беседовала с ней, как рабыня с вежливой жрицей. Моей профессией действительно была литература, профессией моего мужа – политика. Но из трех основных жизненных искушений деньгами, славой и чудом искушение чудом я уже прошла изо всех сил и возбуждалась на собеседницу не как заблудший на проповедника, а как собиратель насекомых на экзотическую стрекозу.

Надписывая на листе факса телефон, я успела прочитать текст. Ха-ха, в нем ничего не выпадало из информации, предложенной этой, извините за выражение, Натальей Гончаровой.

В юности мы все гоняли блюдечко по столу, учили наизусть Кастанеду и Лили, замысловато сидели в йоговских позах и медитировали на кончик собственного носа. Когда только начал открываться сезон экстрасенсирования, я, закрыв глаза, часами водила ладонями, определяя сначала край стола, потом рельеф комнаты и, наконец, больной человеческий орган. И преуспела бы в этом виде спорта, учитывая, что в таблице эфемерид у меня пять планет во «Льве» и по части агитации могу кошку уговорить жить в воде, а рыбу – вить гнездо на дереве. Подвело чувство ответственности.

С пациентами моего друга начали приключаться истории: воспаление придатков вылечит, а она, глядь, под машину попала; ухо починит, а сверху, хлоп, и инсульт. Быть дизайнером тришкиного кафтана мне не хотелось, а других законов кроя российские школы не имели. Другие законы кроя предполагали образ жизни, приняв который, человек содержал свою душу в отчаянной чистоте, я бы даже сказала, в стерильности, как скальпель перед операцией. Но такие истории происходили далеко в дацанах и монастырях, а наши целящие решали с пациентами собственную проблему власти и денег.

Ну, Наталья Гончарова, ну, мысли читает… подумаешь, делов, я тоже могу научиться, только зачем. Двери в магию открыты всем, желающим принести в жертву огромное время и огромные силы. Там хорошо, но мне туда не надо.

Зачем я дала ей телефон? Мало ли таких бродит по старым улицам Москвы? Вся международная психиатрия высадилась нынче десантом! Не произведя себя в счастливые люди дома, бросились самоутверждаться за счет нашего переходного периода, есть нашу больную энергетику большими фирменными ложками и взваливать на нашу неустроенность собственные поиски смысла жизни.