Город Змей. Книга 3 - Даррен Шен

— Но я не собираюсь этого делать. Скажи виллакам, пусть идут в задницу.

Вами откидывает голову назад и начинает хохотать. Его белые зубы блестят в лучах электрической лампочки.

— Стоит лучше подбирать слова, когда имеешь дело с врагами, Эл, мой мальчик. Иногда надо быть откровенным, иногда — дипломатом.

— Тогда изложи это дипломатично. Мне плевать.

Глаза отца сужаются.

— Это уже глупо. Я ненавижу священников, но я их уважаю. Ты думаешь, что никто тебя не достанет, что, если ты не боишься смерти, никто не может приказывать тебе. Это не так. Ты свободен, но ты не неуязвим. Ни за что нельзя верить инкским дьяволам, но работать с ними можно. Всем иногда приходится идти на компромиссы.

Я качаю головой:

— Не собираюсь плясать под их дудку. Они хотят, чтобы я командовал Змеями. Я не стану этого делать. Они хотят, чтобы я работал с Капаком Райми — я не стану этого делать. Они хотят, чтобы я помог им подмять под себя город — я не стану этого делать.

— Очень хорошо. — Вами встает. — Я передал тебе их послание, и ты дал ответ. Думаю, ничего другого они и не ожидали. — Он широкими шагами подходит к окну. — Мне просто любопытно, где ты весь день был?

— На улицах — пытался, как мог, прекратить беспорядки.

Он хмурится:

— Зачем?

— Я здесь вырос. Знаком с этими людьми. Мне они небезразличны.

— Но помогать им опасно. Виллаки могут использовать это против тебя.

— Вряд ли. Моему терпению есть предел. Я продолжу делать свое дело, но если священники станут угрожать моим соседям и поставят мне условия — или я делаю, что они скажут, или они объявляют войну моим близким… — Я пожимаю плечами.

— Риск с точно рассчитанными шансами на успех, — задумчиво говорит Вами, — любопытная концепция. Собираешься вернуться на улицы?

— Да, после того, как поем и отдохну.

— Ты уже позаботился о компаньоне?

— Хочешь помочь мне восстанавливать мир и порядок?

— Ну, вот еще, — смеется он, — меня эти люди мало интересуют. Когда-то, очень давно, этот город был в полном моем распоряжении. Виллаки не говорили, чтобы я спешно возвращался обратно, они велели вернуться после того, как я закончу дела с тобой. — Он шутливо преклоняет колено и прикладывает руку к сердцу. — Дай мне немного побыть рядом, Эл, мой мальчик. Клянусь, я буду следовать твоему примеру и убивать только с твоего разрешения. Я стану твоей правой рукой. Вместе мы сможем сделать гораздо больше, чем ты один.

— Это верно. — Я с сомнением смотрю на него. — Но можно ли тебе доверять?

— Даю слово, что буду слушаться тебя, а мое слово так же крепко, как и десять лет назад.

— Но два Паукара Вами — это перебор.

— Так напяль свой парик, загримируйся — и стань Элом Джири.

— Я не могу убивать в своем собственном обличье. Лучше ты надень что-нибудь для маскировки.

— Что ж, хорошо. Как скажешь, так и будет, о, великий и благородный Цезарь!

— И прекрати свои шуточки, — огрызаюсь я, возвращаясь на кухню.

— Это уже труднее. Но для тебя, Эл, мой мальчик, я сделаю все возможное. Кстати, где ты держишь оружие?

Мы рыщем в ночи, бесшумно двигаясь среди уличного хаоса, как пара пантер, иногда просто наблюдая, а иногда вмешиваясь, когда я сочту нужным. Я совсем забыл, каким быстрым и легким может быть мой отец. Кажется, что его ноги едва касаются крыш и тротуаров. Временами, когда мы находимся в движении, я закрываю глаза и не могу обнаружить его присутствия.

Его пальцы начинают непроизвольно шевелиться, когда мы смотрим на уличные бои, и я знаю, как ему хочется оказаться в гуще схватки, наверстывая упущенные годы. Мой отец был создан только с одной целью — убивать. Держать себя в руках в такой момент, как сейчас, когда возможности для убийства бесчисленны, для него, должно быть, мучение. Но он верен своему слову и действует только по моему приказу, всячески сдерживая себя.

Мы отбиваем у мятежников трех копов, которых они захватили, и сопровождаем их в безопасное место. Мы следим за упырем, который тащит в темный переулок двух мальчишек. Его намерения более чем ясны. Мы останавливаем его до того, как он приступает к осуществлению своих планов, и распинаем на двери, используя гвозди из ближайшего развороченного здания.

Ночной воздух горяч и наполнен запахом гари. Моя майка на спине насквозь пропиталась потом, отец же, как всегда, холоден, и дышится ему в спертом, отравленном воздухе так, словно с гор дует свежий ветерок.

Мы бродим по городу уже два часа и еще никого не убили. Я вижу растущее нетерпение Вами. Я не стал бы возражать против того, чтобы он нашел себе жертву, — хочу убедиться, что он будет вести себя в рамках разрешенного и не устроит бойни, но я не собираюсь убивать того, кто не заслуживает этого.

Наконец, спустя полчаса, мы замечаем шайку из пяти юнцов, которые издеваются над стариком. Рядом — старушка, вероятно его жена, она лежит на мостовой, изнасилованная и жестоко убитая, и ее обнаженное тело представляет собой кровавое месиво.

— Мочить? — вежливо осведомляется Вами, пробуя пальцем один из ножей, которые взял у меня на кухне.

— Мочить, — злобно соглашаюсь я.

— Позволь мне начать первым, — говорит он, подходя к краю крыши и кладя в карман солнечные очки, которые я дал ему, чтобы скрыть его зеленые глаза. — А ты стреляй в тех, кто захочет убежать.

Я предполагаю, что Вами спустится по идущей сверху вдоль стены металлической трубе, но он просто делает шаг с крыши, пролетает три этажа и приземляется, как кошка, уже готовый к схватке.

Я испытываю искушение совершить такой же эффектный прыжок, но вероятность попасть в больницу со сломанной ногой останавливает меня, и я использую водосточную трубу.

К тому времени, как я достигаю земли, двое из шайки уж корчатся в пыли с перерезанным горлом. Вами подскакивает к третьему, заносит нож, словно собираясь ткнуть ему в лицо, потом делает молниеносное движение вниз, хватает пенис и яички парня (тот без брюк и его причиндалы красны от крови старой женщины) и отсекает их.

Когда Вами поворачивается к четвертой жертве, пятый юнец пытается удрать. Он во весь опор мчится мимо того места, где в тени дома стою я. Я протягиваю руку с крепко зажатым в ней очень острым ножом и наотмашь провожу по его шее. От его скорости лезвие глубоко входит в плоть, и он тяжело плюхается на землю. Из разрезанной артерии, пульсируя, бьет вверх струя яркой крови, тело корчится в конвульсиях.

Оторвав взгляд от умирающего парня, я оборачиваюсь, чтобы посмотреть, не нуждается ли в помощи мой отец: он уложил четвертого юнца и вернулся к третьему, чтобы забить ему в рот отрезанное мужское достоинство. Затем он делает несколько шагов в сторону, намереваясь помочь старику. Тот еще жив, но один его глаз выбит, а на груди и животе страшные раны.