Плоды земли - Кнут Гамсун

Теперь все в порядке, отец опять залезает на сиденье. Элесеус кричит вслед:

– Езжай побыстрее, тогда ножи режут лучше! Тут так написано.

Исаак едет и едет, и все идет хорошо. Брр! – бурчит машина. Она оставляет за собой широкий ряд подрезанной травы, трава ложится ровно, как по ниточке, готовая к сушке и уборке. Вот его увидали из дома, и все женщины выходят к ним, Ингер несет на руках маленькую Ребекку, хотя та давно уж выучилась ходить. Вот они подходят и останавливаются тесной кучкой, четыре женщины впиваются, широко раскрыв глаза, в чудовище. О, какой сильный, какой гордый сидит Исаак на высоком сиденье, в праздничном платье, в куртке и шляпе, хотя пот льет с него ручьем. Он огибает четыре угла, объезжает большую поляну, поворачивает, возвращается обратно, косит траву, проезжает мимо женщин, а те ничего не понимают, словно с луны свалились, машина же бурчит: брр!

Но вот Исаак останавливается и слезает с косилки. Ему хочется послушать, что говорят люди, которые стоят на земле, что-то они скажут. Он слышит приглушенные возгласы, они не хотят ему мешать, эти люди не хотят ему мешать в его большом деле, но задают друг другу робкие вопросы, и эти вопросы он слышит. Из желания ободрить их и быть для всех ласковым, отечески-заботливым главою семейства Исаак говорит:

– Ну вот, я скошу сегодня этот участок, а уж вы завтра скопните сено!

– Неужто ты даже ужинать не пойдешь? – спрашивает Ингер, совсем подавленная.

– Нет. У меня сейчас другие заботы! – отвечает он. Потом начинает смазывать машину, давая им понять, что дело это не простое, настоящая наука. И снова принимается косить траву. В конце концов женщины уходят домой.

Счастливый Исаак! Счастливые обитатели Селланро!

Он уверен, что очень скоро к нему нагрянут соседи, Аксель Стрём интересуется всеми новинками, наверно, завтра же придет. А Бреде из Брейдаблика – тот способен примчаться еще нынче ночью. Исаак не прочь объяснить им устройство косилки и показать, как ею управлять. Он скажет, что такой ровный и гладкий ряд не под силу никакой косе и никакому человеку. Но сколько стоит такая первоклассная, синяя с красным, косилка – лучше и не говорить!

Счастливый Исаак!

Когда он в третий раз останавливает машину и смазывает ее, из кармана у него выпадают очки. И хуже всего, что это происходит на глазах у ребят. Уж не вмешательство ли это высших сил, напоминание о том, чтоб он поменьше гордился. Ведь очки все время были при нем, на обратном пути домой он то и дело надевает их, пытаясь разобрать описание, но так ничего и не понял; пришлось вмешаться Элесеусу. О-ох, Господи, хорошо быть ученым! В наказание себе Исаак решает отказаться от мысли сделать из Элесеуса землепашца в здешней глуши, он больше не станет об этом и заикаться. И вовсе не из-за этой злополучной незадачи с очками; наоборот, проказник Сиверт не удержался, потянул Элесеуса за рукав и сказал:

– Ну что ж, пошли! Придем домой да сожжем свои косы, отец за нас покосит!

Шутка пришлась как нельзя более кстати.

Селланро уже не пустынное место, здесь живут семь человек, детей и взрослых. А за короткое время сенокоса появлялось немало и чужих, приходивших посмотреть косилку; из них первый, разумеется, Бреде, но пришел и Аксель Стрём, и соседи снизу, почти что от самого села. А с той стороны, из-за перевала, пришла Олина. Ничто ее не брало.

Олина и в этот раз явилась не без новостей, она никогда не приходила с пустыми руками: наконец-то старика Сиверта обревизовали, и после него не осталось никакого состояния! Как есть ничего!

Тут Олина поджала губы и поочередно обвела всех глазами: что такое, неужто никто в горнице не издал горестный вздох? Неужто потолок не обрушился?

Первым улыбнулся Элесеус.

– Как же так? Ведь тебя вроде бы назвали в честь дяди Сиверта? – вполголоса спрашивает он.

Сиверт-младший отвечает погромче:

– Да. Но все, что после него останется, я подарил тебе.

– Сколько там было?

– От пяти до десяти тысяч.

– Далеров? – восклицает Элесеус и задорно смотрит на Сиверта.

Олина, судя по всему, считает, что сейчас не время шутить, ее саму ведь обошли по всем статьям, но все же у гроба старика Сиверта она горевала изо всех своих слабых сил, обливаясь горючими слезами. Элесеус ведь отлично знал, что написал: столько-то и столько-то Олине – опора и поддержка в старости. Куда же девалась опора? Сломали, как палку коленом!

Бедняжка Олина, маленькое наследство ей совсем не помешало бы, оно бы стало единственным золотым лучиком в ее жизни! Судьба не баловала ее. Да, она поднаторела в злобе, она привыкла перебиваться со дня на день разными уловками и мелким плутовством, она сильна лишь своим умением распускать сплетни и вселять страх перед своим языком! Но уже ничто не сделает ее хуже, а наследство тем паче. Всю свою жизнь она тяжко трудилась, рожала детей, обучала их тем немногим премудростям, которые сама знала, клянчила для них, может, даже и крала, но всегда заботилась о них – при всей своей бедности она была хорошей матерью. Ловкая и способная, не хуже иного политика, она работала не покладая рук ради себя и своих близких, жила, руководствуясь лишь сиюминутными интересами, и берегла свою шкуру, зарабатывая на этом – где головку сыра, где горсточку шерсти – и живя и ожидая смерти в постоянной готовности к бою. Олина… Может, старик Сиверт на какое-то мгновенье вспомнил ее такой, какой она была когда-то – молодая, красивая, румяная, но теперь она стара и безобразна, сущий портрет разрушения, ей давно пора было умереть. Где ее похоронят? У нее нет откупленного места на кладбище, скорее всего ее закопают рядом с останками чужих, незнакомых людей, там она и упокоится. Олина… Родилась и умерла. Когда-то была молода. Это ее-то наследство! Теперь, на краю могилы? Ну да, единственный золотой лучик, и руки батрачки передохнули бы хоть на минутку. Справедливость восторжествовала бы, настигнув ее своей запоздалой наградой – за то, что она клянчила для своих детей, может, даже и крала, но всегда заботилась о них. Мгновенье – и в душе ее снова воцарится тьма, искоса глядя вокруг и шаря пальцами, она спросит: «Сколько? А не больше?» И опять будет права. Много раз становилась она матерью, дав жизнь нескольким человеческим существам, это стоит большой награды.

Все лопнуло. Судя по проверке Элесеуса, в отчетных бумагах старика Сиверта не все было в порядке, но усадьба и корова, сарай и невода кое-как покрыли недостачу в кассе. И в том, что все обошлось более-менее благополучно, отчасти заслуга Олины, она была так заинтересована в том, чтобы ей хоть что-то отошло, что постаралась вспомнить о кое-каких позабытых статьях прихода и расхода, известных только ей, старой сплетнице, или же о таких, которые ревизия умышленно пропускала, не желая опорочить уважаемых односельчан. Пройдоха Олина! Она и теперь ругала почем зря не самого старика Сиверта, который, конечно же, завещал ей деньги от доброго сердца, и после него остался бы кругленький капиталец, если бы не двое молодчиков из общинного управления, объегоривших ее.