Пелагия и черный монах - Борис Акунин

Доктор пояснил:

– Сергей Николаевич живет по принципу “Чужихмне не надо, а своим всегда рад”. То есть незнакомый человек сюда нипочем недостучится, зато свои, кто знает секрет, могут входить запросто, безпредупреждения.

Он нажал сбоку неприметную кнопку, и дверьпружинисто отъехала в сторону.

– Какая прелесть! – восхитилась госпожаЛисицына, входя в переднюю.

– Налево вход в спальню, направо влабораторию. Лестница ведет на второй этаж, там обсерватория, где временнопоселилась жертва мистики, господин Бердичевский. Нам, стало быть, направо.

Освещение в лаборатории было необычное: устены, где находился стол, сплошь уставленный сложными приборами непонятногоназначения, горел ярчайший электрический свет, однако длинный металлическийколпак не давал ему рассеяться, так что все прочие участки довольно обширногопомещения тонули в густой тени.

Беспорядок в комнате царил такой, словно он необразовался сам собой, а был устроен нарочно. На полу валялись книги, склянки,клочки бумаги, несколько квадратов старательно вынутого дерна, какие-то камни.Сам физик, маленький человечек с всклокоченными волосами, сидел у лампы настуле, единственное кресло было занято большим ворохом тряпья, так что вошедшимпристроиться было решительно негде.

– Да-да, – сказал Лямпе вместо приветствия,оглянувшись. – Зачем?

Посмотрел на незнакомую даму, поморщился.Повторил:

– Зачем?

Коровин подвел спутницу ближе.

– Вот, госпожа Лисицына выразила желание свами познакомиться. Хотела бы знать спектр своей эманации. Взгляните на неечерез ваши замечательные очки. Ну как обнаружите оранжевое излучение?

Физик забубнил нечто невразумительное, но явносердитое:

– У них никакого. Только из утробы.Репродукционные автоматы. Мозгов нет. Малиновые, малиновые, малиновые. Всемозги достались одной, Маше.

– Маше? Какой Маше? – спросила напряженновслушивавшаяся Полина Андреевна.

Лямпе отмахнулся от нее и принялся наскакиватьна Коровина:

– Оранжевые потом. Не до них. Эманация смерти,я говорил. И Маша с Тото! Только хуже! В тысячу раз! Ах, ну почему, почему!

– Да-да, – ласково, как ребенку, покивал емуДонат Саввич. – Ваша новая эманация. Чем, интересно, вам прежняя была нехороша?По крайней мере, вы так не возбуждались. Вы мне уже рассказывали про эманациюсмерти, я помню. Надеюсь, вы тоже помните – чем тогда закончилось.

Человечек сразу умолк и шарахнулся от докторав сторону. Сам себе зажал ладонью рот.

– Ну вот, так-то лучше, – сказал Коровин. –Как идут опыты над вашим верным Санчо Пансой? Где он, кстати? Наверху?

Поняв, что речь идет о Бердичевском, ПолинаАндреевна затаила дыхание.

– Я здесь, – раздался из полумрака хорошознакомый ей голос Матвея Бенционовича, только какой-то странно вялый.

То, что Лисицына приняла за ворох староготряпья, сваленного в кресло, шевельнулось и произнесло далее:

– Здравствуйте, сударь. Здравствуйте,сударыня. Можете ли вы простить меня за то, что я не поздоровался раньше? Я недумал, что мое скромное присутствие может иметь для кого-то значение. Вы,сударь, сказали “Санчо Панса”. Это из романа испанского писателя МигуэляСервантеса. Вы имели в виду меня. Ради Бога простите, что я не встаю.Совершенно нет сил. Я знаю, как это неучтиво, особенно перед дамой. Извините,извините. Мне нет прощения…

Матвей Бенционович еще довольно долгоизвинялся все тем же жалким, потерянным тоном, какого Полина Андреевна никогдапрежде у него не слышала. Она порывисто повернула колпак лампы, чтобы сидящийпопал в освещенный круг, и охнула.

О, как страшно изменился остроглазый,энергичный товарищ губернского прокурора! Казалось, в его теле не осталось ниединой кости – он был сгорблен, плечи обвисли, руки безвольно лежали наколенях. Часто моргающие глаза смотрели безо всякого выражения, а губы всешевелились, шевелились, лепеча бесчисленные, постепенно затухающие извинения.

– Господи, что с вами стряслось! – в ужасевскричала Лисицына, забыв обо всех своих хитроумных планах.

Идя и седьмой коттедж, Полина Андреевна былаготова к тому, что Матвей Бенционович, которому и раньше доводилось видеть ее вобличье “московской дворянки”, узнает старую знакомую, и придумала на этотслучай правдоподобное объяснение, но теперь стало ясно, что опасения на сейсчет напрасны. Бердичевский медленно перевел взгляд на молодую даму, прищурилсяи вежливо сказал:

– Со мной стряслась очень неприятная вещь. Ясошел с ума. Извините, но с этим ничего нельзя поделать. Мне, право, ужасностыдно. Извините, ради Бога…

Коровин подошел к больному, взял безвольнуюруку за запястье, пощупал пульс.

– Это я, доктор Коровин. Вы не могли менязабыть, мы виделись только нынче утром.

– Теперь я вспомнил, – медленно, какболванчик, покивал Бердичевский. – Вы начальник этого заведения. Извините, чтосразу вас не узнал. Я не хотел вас обидеть. Я никого не хотел обидеть. Никогда.Простите меня, если можете.

– Прощаю, – быстро перебил его Донат Саввич и,полуобернувшись, пояснил спутнице. – Если его не останавливать, он будетизвиняться часами. Какие-то неиссякаемые бездны вселенской виноватости, –Наклонился к пациенту, приподнял ему пальцами веко. – М-да. Опять скверноспали. Что, снова ВАСИЛИСК?

Матвей Бенционович, не шевелясь и даже непопытавшись закрыть оттопыренное веко, заплакал – тихо, жалостно, безутешно.

– Да. Он заглядывал ко мне в окно, стучал игрозил. Он приходит красть мой разум. У меня и так почти ничего не осталось, аон всё ходит, ходит…

– Сначала я разместил его вон на том диване, –показал Коровин в темный угол. – Но ночью в окно господину Бердичевскомуповадился стучать Черный Монах. Тогда я велел стелить наверху, в обсерватории.Две ночи прошли спокойно, а теперь, видите, у Василиска выросли крылья, уже ивторой этаж ему нипочем.

– Да, – всхлипнул товарищ прокурора. – Ему всеравно. Я закричал формулу, и он отодвинулся, растаял.

– Все ту же? “Верую, Господи”?

– Да.

– Ну вот, видите, вам нечего бояться. ЭтоВасилиск боится вашей магической формулы.

Бердичевский дрожащим голосом прошептал: