Залив девочек - Александра Нарин

Климента Раджа, это он был крабом, он был прекрасным юношей на празднике, а я была его невестой. Я думала о нем больше, чем о еде и питьевой воде, которой почти не осталось. Я думала, как расскажу ему об этих днях.

Сумерки сгущались, закручиваясь размытыми спиралями. Мы собирались попить чаю у костра и ложиться спать, когда услышали рык лодочного мотора. Звук приближался, почувствовался запах бензина. Мы все побежали на балкон.

– Это спасатели едут! – засмеялись соседи.

Я тоже засмеялась и тут же вздрогнула: это были не спасатели, а тот человек из корпорации, Ашвин. Он ехал на лодке, на борту которой было написано название службы такси «Ола»[61]. Блестела его огромная лысая голова, утопленная в плечах. Он махнул мне снизу маленькими ручками и крикнул:

– Доставка обеда!

Дети завизжали от удовольствия, а мое сердце сжалось от тоски. Кроме лодочника с ним был человек с тяжелой камерой.

– Вот кого нам не хватало, – сказал папа, его лицо стало грустным.

Мы спустились. Лодка заплыла прямо в Башню через открытую террасу. Пристала к первым незатопленным ступеням. Ашвин и его шофер выгружали гуманитарную помощь. Человек включил камеру, подсветку и снимал: наш костер, людей на полу, разрушающиеся стены. Ашвин встал перед камерой боком, как фигура с древнеегипетских папирусов. Боком он передавал коробки жильцам Башни, смотря не на людей, а в камеру.

– Здравствуйте, – сказал он отцу, но снова в камеру, – помощь от корпорации Ченная, так, по мелочи для начала. Был на выставке вашей дочери, она рассказала мне, что есть некоторые трудности, особенно теперь.

Я заметила, что они с папой почти ровесники. Только папа носит усталую красоту стареющего льва, а Ашвин так и родился старым.

Ашвин привез горячее мясо, тушеные овощи в термосах, хлеб.

– Это детям, – сказал он, прикоснулся рукой к маленькой грудной клетке и посмотрел в камеру. – В эти трудные дни корпорация должна прийти на помощь обездоленным.

Еду разгрузили, камеру выключили, оператор сел на пол, стал смотреть, что там у него получилось.

– Вижу, вы тоже живете как беженцы. Возле яхт-клуба, где я живу, дела не лучше. Наводнению безразлична цена недвижимости, – сказал Ашвин папе.

После его приезда все оживились, из сонных людей превратились в добрых соседей. Разговаривали и шутили, напевали песни. Только я и папа были невеселыми.

* * *

На другой вечер он снова приплыл на лодке с названием такси на борту. Он привез коробки бананов, риса, лапши, курицу. Он привез одеяла и генератор. Все бросились заряжать телефоны, я, конечно, тоже. Оператор снова снимал раздачу подарков на камеру. Дети лезли в объектив, галдели, как обезьяны, им хотелось, чтоб их показали по телевизору. Ашвин гладил их по волосам. Потом он сидел с нами у костра, и аромат арабских духов перебивал ужасный смрад гнилой воды, тлена и гари.

Он рассказывал подземным голоском:

– Старый особняк моего деда у лодочного клуба нужно серьезно ремонтировать. Адьяр сильно разлился. Мы с матушкой перебрались в наш апартамент, в Нангамбаккэм. Неожиданно, но там есть свет. Все-таки вокруг столько консульств, а рядом с нашим домом и вовсе американское посольство. Правда, сейчас оно пустует.

Он выставлял свой прайс, упоминая лодочный клуб на реке Адьяр, возле которого селится городская элита; Нангамбаккэм – район, где расположены здания посольств, торговых компаний и роскошные отели.

Меня раздражало его хвастовство перед нашими простыми соседями, которые слушали его с открытым ртом, глядели на него во все глаза. Думали, наверное: «Вот уж будет что порассказать после потопа!»

– Пусть дети станцуют, – сказал его оператор.

Это было уже слишком. Хотя раньше наши девочки танцевали перед гостями, я и сама часто танцевала с ними. В тот день я ждала, когда зарядится телефон, и как только нарисованная батарейка чуть окрасилась зеленым, побежала наверх в комнату. Так дети бегут с фосфорическими червяками в тайные места.

Я стала звонить Клименту Раджу, шли гудки, но никто не отвечал. Никаких сообщений от него не было, приходили другие от ребят художников: «Как ты?», «Как вы справляетесь?», «Есть ли свет?», «Не знаешь, что с выставкой?» От Климента Раджа ничего. Яд неизвестности отравил меня с ног до головы.

Почему, почему он не написал? Я напечатала: «Сокровище, где ты? У нас сильное наводнение, но у меня все нормально». Потом я стерла «сокровище» и «у меня все нормально». Я разозлилась из-за его молчания. Отправила сообщение. Никакого ответа не было. Десять минут, двадцать минут, двадцать три минуты.

Потом пришел папа.

– Надо быть с гостями, – строго сказал он. – Нехорошо уходить.

* * *

Ашвин приезжал к нам каждый день. Привозил даже свежие пакоты, с которых еще капало горячее масло. Все соседи начинали улыбаться, когда слышали звук лодочного мотора в безмолвии бывшей улицы, а в те дни – реки Сандхомхай. Все соседи с удовольствием выступали на камеру, говорили о том, как хорошо нам помогает корпорация.

Он привозил лекарства и бинты раненой бангалорской женщине. Он привозил коробки чипсов, фрукты, чистую воду и даже ликер папе. Все, что невозможно добыть в исчезнувшем городе, он доставал из воздуха. Я со страхом ждала день, когда он попросит отца об оплате.

Я звонила Клименту Раджу много раз, а потом бросила. Я поняла, что он забыл меня и прекрасно проводит время. Все хотят себе белую девушку, вот он и нашел. С иностранками проще, нет всех этих проблем с папой, с разницей в обрядах, в сиро-малобарской и римско-католической церкви.

Стоило мне остаться одной, в душе или туалете, я плакала от горя. Слез во мне было не меньше, чем воды в Мадрасе. Иногда меня захлестывали ненависть и обида, хотелось разбить себя о кафель, разрушиться на тысячу кровавых кусков. Я кусала себе запястья и выла куда-то внутрь себя, чтоб никто не слышал: Дева Света, помоги, я люблю его, так люблю!

Циклон прорвался через Гаты, дожди прекратились. Вода медленно отступала, словно город всасывал ее маленькими глотками. Вода оставляла зеленые полосы и грязь на стенах, жирный маслянистый ил в улицах. Было жаль, что вода уходит. Лучше бы наводнение осталось навсегда: девочки жили бы с нами на диком острове.

Я думала: «Лучше б мы все умерли, чем увидеть день, когда нам предстоит расстаться!» Тогда я хотела закончить свою жизнь, но жила. Я делаю это и теперь.

* * *

В городе стоял запах улиток. Дороги походили на русла пересохших рек – в черном иле, мусоре, с телами животных, над которыми роились мухи.

Говорили, что погибших людей негде хоронить, а на кладбище Килпок размыло могилы, мертвых