Диверсанты из инкубатора - Михаил Нестеров

Тартаков перевел слова генерала, и сейчас они звучали по-другому, угрожающе:

«Когда мы уберем группу Наймушина, никто не узнает о секретном проекте».

– Удар ниже пояса, – чуть слышно сказал майор.

– Что? – не расслышал Бурцев.

– Я говорю, ударил соседа в пах и выбил ему два зуба. Товарищ генерал, поисковики отправляются в Италию сегодня. Не я с ними беседовал, не я инструктировал. Зачем вы сказали об этом мне?

– Чтобы ты об этом знал. Чтобы мои люди смогли спросить с тебя. Ты же не станешь отрицать, что ничего не слышал об этом. Всего тебе доброго, Женя.

Как только за генералом закрылась дверь, майор метнулся в кабинет, открыл сейф, выдвинул ящичек и одну за другой стал вынимать аудиокассеты.

«Вот она. Нашел».

На этой кассете была сделана запись беседы двух полковников – ФСБ и ГРУ, Матвеева и Щеголева. Вставив кассету в деку магнитофона, майор включил воспроизведение.

Матвеев:

«…вы связаны с внутренними условиями нашего аппарата, не зависящими от вашей воли и возможностей вашего непосредственного руководства».

Щеголев:

«Да, я принимаю условия».

Рано. Майор перемотал дальше. Остановил пленку, включил воспроизведение. Он был настолько сосредоточен, что не замечал ничего вокруг. Он бы не заметил генерала Бурцева, дежурного, начальника отдела, даже Матвеева, если бы они толпой вошли в кабинет, который на время превратился в операторскую.

Вот голос Щеголева. Сочный, уверенный, красивый, как у российского актера Александра Збруева.

«…Упор делался на уживчивость и управляемость курсантов. Причем энергии они потребляли больше, чем получали. Мы учили их задействовать внутренние, скрытые энергетические резервы.

Замечание Матвеева:

«Изобретали вечный двигатель?»

«С вечным двигателем всегда одна проблема».

«Он не вечен. Я знаю. Продолжайте, пожалуйста».

Щеголев:

«К концу обучения исключались предательства, невыполнение приказов и так далее…»

Исключались предательства, невыполнение приказов, повторил про себя Тартаков. И это были слова начальника курса, самого компетентного человека в этих вопросах.

Вот он отвечает на вопрос Матвеева: «Назовите лучших курсантов последнего курса»:

«Они равны в любой дисциплине. Я назову тех, кого выделил лично».

Звучат имена: Михаил Наймушин, Виктор Скобликов, Тамира Эгипти.

Матвеев:

«Назовите еще несколько имен».

Щеголев:

«Александр Кунявский и его тезка Прохоров. Пожалуй, Николай Хрустов. Из девушек Татьяна Смирнова».

Снова прозвучали имена тех курсантов, которых Щеголев выделил лично.

Майор Тартаков был твердо уверен: эти имена полковник Щеголев назвал лично генералу Бурцеву. Когда? Совсем недавно. Вчера, позавчера? Хотя майор не исключал другой вариант: с Кунявским, Прохоровым, Хрустовым и Смирновой начали работать одновременно с группой Наймушина. Кто именно, какой отдел? Вопрос не принципиальный. Генерал Бурцев нашел запасной эвакуационный коридор и заранее вписал имена курсантов в «Книгу мертвых». Уже тогда генерал напутствовал их в загробную жизнь.

Черт, выругался майор. Он не задал генералу ключевой вопрос. Что, если он свяжется с Матвеевым и расскажет ему правду?

И его словно осенило. Матвеев знает об этом. Возможно, он в эту минуту повторяет имена Кунявского, Прохорова, Хрустова. Две правды. Одна для Матвеева: поисковики присланы ему в помощь, тогда как другая правда…

И волосы майора Тартакова встали дыбом. Ликвидировав разведгруппу, они уберут Матвеева. Не будет исполнителей, людей из Ниоткуда, не будет руководителя операции, отставника, которого можно найти разве что в садово-огородном справочнике.

У Тартакова была связь с Матвеевым – надежная, конфиденциальная. Стоит нажать несколько клавиш на спутниковом аппарате… но что будет с ним, майором Тартаковым?

Майор сделал больше. Он нажал столько клавиш, сколько не нажимал в самый напряженный день. Он отослал Матвееву текстовое сообщение…

Майор на ватных ногах вышел из кабинета, закрыл его на ключ. На вопрос дежурного: «На обед, Евгений Александрович?» – Тартаков ответил утвердительно: «На обед».

В кафе на Большой Дмитровке он заказал томатный сок и графинчик водки…

В своем кабинете Бурцев поднял глаза на вошедшего адъютанта:

– Что у тебя?

– Плохие новости, товарищ генерал. Майора Тартакова сбила машина. По предварительным данным, он находился в состоянии алкогольного опьянения.

– Передай мои соболезнования его семье. Прикажи организовать похороны нашего товарища. Я говорю о скромных похоронах. Насколько я знаю, он сам не любил бывать на пышных проводах. Ну, чего ты стоишь? Выполняй.

– Товарищ генерал, майор Тартаков жив. Он сейчас в больнице.

Генерал смотрел на помощника не меньше минуты.

– В таком случае поздравь его от моего имени. Одну секунду. Он тяжело переносит похмелье, а врачам на это наплевать. Аккуратно, чтобы никто не заметил, пронеси в палату бутылку водки.

1

Пальмиро Сангалло готовился к первому допросу Дикарки. Его отчего-то взволновала процедура подготовки – он не находил себе места. Его пульс не участился даже на пару ударов, когда он, спускаясь по лестнице аэропорта Чампино, был готов сыграть с Левицким серьезную партию…

Он прогуливался по дворику, бросал взгляды на подвальные окна, отчетливо представлял высоченные катакомбы. Его заинтересовал один вопрос: имея идеальную тюрьму буквально под ногами, управление задумывалось о содержании там преступников, кандидатов в преступники? Пальмиро улыбнулся, найдя ответ: «Да. Но после того, как начальство, охрана и служащие опустошат винные погреба виллы».

И первый шаг к этому сделал Пальмиро. Он приказал поставить решетку на подвальное помещение, где содержалась Тамира Эгипти, и налил вина из бочки. Он нашел его вкус бесподобным: неожиданная агрессия вначале, мягкий переход к нежному вкусу и терпкое, многообещающее послевкусие. Он впервые пробовал такой неожиданный букет.

Пальмиро считал себя на коне. Он едва не сорвал операцию, он же исправил положение. Его уму и оперативности вообще завидовали все, кто работал на него – в аэропорту и здесь, в одной из резиденций службы. Он не стал забивать голову вопросами тактики: как бы он поступил на месте майора Дарио Гардиана. Он исковеркал русскую пословицу «Чего было, того не миновать». Исковеркал «во времени и пространстве», а когда понял свою ошибку, неожиданно рассмеялся.