Физиогномика и выражение чувств - Паоло Мантегацца

Чувство собственного достоинства, чувство чести, благородная гордость представляют собою прекрасные и самые возвышенные формы гордости вообще. Это далеко не пороки, а настоящие добродетели. Чувство чести и собственного достоинства выражаются мимикою скорее отрицательной, чем положительной. Часто уже серьезная сдержанность и энергическая поза служат наглядным выражением психических сил высшего порядка. Чувство гордости уже нахфавляет наш путь между пороком и добродетелью; мимика становится более воинственной, более решительной. В книге Дарвина (О выражении волнений) фиг. 1-я в таблице VII могла бы одинаково хорошо выражать как чувство презрения, так и движение гордости, возмущенной постыдным предложением.

Привычка повелевать, к которой всегда присоединяется известная доля гордости и даже надменности, придает многим генералам, князьям и государям особенный взгляд и властное выражение, которые очень трудно поддаются определенно, но бросаются в глаза всякому, даже самому заурядному наблюдателю.

Все мы помним тот взгляд, полный величия и авторитета, какой светился в глазах короля Виктора-Эммануила; такая же своеобразная черта разительно выступает и у короля Гумберта. Восемьсот лет царствования, конечно, должны были оставить в фамильных чертах такой след, который далеко не каждым может быть усвоен по желанию. Аристократизм – одно из самых естественных проявлений в истории человечества, и демократы, отрицая самые элементарные законы наследственности и человеческой природы, заставляют историю идти назад, вместо того, чтобы подвигать ее вперед. Аристократические манеры всегда представляют собою нечто наследственное в области мимических явлений и недоступное простому усвоению.

Тщеславие – одна из наиболее характерных форм надменности; оно состоит в самообольщении собственной красотою, роскошным образом жизни, богатством или изяществом покроя костюмов. Это – ничтожная гордость, прилагаемая к малым вещам маленькими людьми. Мужчины, всегда высокомерные по отношению к женщинам, желали бы сделать гордость и честолюбие привилегией сильного пола, а тщеславие предоставить слабому полу. В этом, как и во всем прочем, они захватывают себе львиную долю, совершенно забывая о том, что разница в наклонностях зависит не от пола, а от различия характеров и от степени возвышенности идеи. Много найдется самцов, очень и очень тщеславных, но есть также и женщины, способные к гордости и честолюбию. Я знаю одного прекрасного человека, который показал себя на поле битвы храбрым солдатом, а в настоящее время это хороший писатель, которому, однако же, никогда не удавалось сделаться заметным оратором в палате. Во время своих речей он всегда смотрел на трибуну, занятую дамами и больше всего был занят известной округленной жестикуляцией своей правой руки, что сообщало блеск изящной его наружности, попеременно закрывая и открывая безукоризненный профиль его лица. Но эта кокетливая мимика отнимала всю силу у его мысли, и речь его не имела за собой ни убедительности, ни силы действия, ни нервозности одушевления. Конечное Бальзак присудил бы ему за такое округленное движение руки Монтионовскую премию, подобно тому как он ее назначил однажды за грациозное движение юбками.

Мимика тщеславия скудна, мало экспансивна, но богата сдержанными улыбками, скрытым самодовольством и затаенным коварством. Живописцы и поэты всех времен постоянно изображали тщеславных с зеркалом, потому что именно перед зеркалом красивая и занятая своею наружностью особа (заметьте, я говорю – особа, а не женщина) может вполне предаваться мимике самовосхищения.

Тщеславие почти всегда соединяется с кокетством, и тогда представляет сложную мимику, направленную к тому, чтобы пленять, нравиться и очаровывать. Все животные тех видов, у которых ясно выражено половое различие, способны к кокетству для удовлетворения своих любовных стремлений, и можно было бы составить занимательную книгу, если бы собрать все подобные картины, представляемые целым миром животных.

Задача кокетства вообще состоит в том, чтобы скрыть, или сделать менее заметными естественные недостатки, и напротив – выставить рельефнее свои достоинства, а то и подделать их, если они отсутствуют. В обществе, где собрались мужчины и женщины в возрасте половой зрелости (или даже еще не достигшие этого возраста, а также пережившие его) не найдется, пожалуй, ни одного индивида, который не сделал бы ни одного жеста, не произнес бы ни одного слова с известною целью, удачно выражаемою английским словом courtship. Один всегда жестикулирует открытою рукою, потому что она у него очень красива; другой непременно старается привлечь внимание на свои ноги, обутые в изящные ботинки, потому что они у него замечательно миниатюрны. Графиня А. постоянно смеется, даже говоря о похоронах, потому что у нее удивительные зубы, а маркиза У., хотя и преисполнена благочестия и скромности, декольтируется до последней возможности, потому что ее плечи достойны Юноны. Князь X. постоянно носит панталоны в обтяжку, даже когда бывает мода на широкие панталоны, потому что у него ноги Аполлона, а его сестра никогда не снимает своих перчаток, даже за обедом, потому что кожа на ее руках покрыта пятнами. Однако, увольте меня от этого скучного, и без того слишком длинного повествования, так как вы сами ежедневно встретите сотню случаев, на которых можно с успехом изучать мимику тщеславия, связанного с кокетством.

Честолюбие – особый род психического волнения, имеющий много общего с гордостью, но не обладающий самостоятельной мимикой. Оно выражается то обычной мимикой гордости, то мимикой, свойственной решимости, борьбе или творческому вдохновению. Без помощи аллегорий и без особых ухищрений искусства самый великий живописец не мог бы изобразить честолюбца. Даже когда подобрана надлежащая аллегория и в произведение вложено достаточно искусственности, и тогда надо еще подписать внизу: это честолюбие. По этому поводу я не могу не вспомнить одного очень посредственного монумента, в котором скульптор (человек, впрочем, почтенный) желал изобразить политику, стратегию и другие науки в том же роде, но принужден был все эти названия подписать внизу золотыми буквами. И как этот великий муж не припомнил старую историю о св. Антонии и его свинье?

Высокомерие—та же гордость, только с некоторым плюсом и некоторым минусом. Придатком является грубость, а недостает здесь хороших манер. Дерзость, нахальство и наглость – родные сестры высокомерия; мимика этих психических движений спускается все ниже и ниже, по мере уменьшения в них деликатности и скромности, которые мало помалу вытесняются чувствами низшего порядка.

Соответственно иерархии чувств существует такая же иерархия и в формах выражения. Мне случалось быть перед лицом королей и императоров Европы, я разговаривал с королем Арауканш Колликвео и с Кациком, повелителем парагвайцев. Все эти властители давали мне хорошо почувствовать то расстояние, ту пропасть, которая отделяет их от меня, но различным образом. Колликвео и Кацик были высокомерны и дерзки; король и император были просто только величественные и горды. Конечно, корона должна же иметь известное значение; все равно, сделана ли она из золота или из перьев попугая, носит ли ее тиран или конституционный король, – в любом случае это корона.