Физиогномика и выражение чувств - Паоло Мантегацца

Надменность – одна из наиболее выдающихся и наиболее сильных аффективных энергий. В различных формах она встречается у ребенка и у старика, у дикаря и у великого поэта; мимика ее весьма выразительна и не может быть смешана ни с какой другой. Поэтому, всем артистам, даже самым посредственным, удается изобразить движение надменности; по той же причине самые древние и самые поверхностные физиономисты умели хорошо описывать мимику, относящуюся к этому чувству.

Грек Полемон посвятил ей две магические строчки, достойные пера Линнея:

ПРИЗНАКИ НАГЛОСТИ. Вот приметы бесстыдного человека: открытые и ясные глаза, поднятые и толстые веки; толстые ноги, толстый нос; взгляд, направленный вверх, цвет лица красный, голос резкий.

Впрочем, определение надменных людей, сделанное Джиованни Баттиста Де Лапортой. еще удачнее:

Они имеют дугообразные брови, часто поднимающиеся кверху, большой, мясистый и отвислый живот; ходят они медленно, останавливаясь без всякого повода на улице, держатся прямо, осматриваясь вокруг.

Инженьери более многословен, но и он, в свою очередь, дает нам хорошее описание мимики надменности:

Люди большого роста, держащие высоко голову, показывают тем самым, что они надменны, честолюбивы, дерзки и высокомерны.

Действительно, такая осанка и порок надменности случайно имеют общий источник. Он происходит из сознания разумной душою превосходства своего над всеми другими предметами низшего порядка, и раз его оценивают с должной справедливостью, оно располагает человека к чувству величия. Но случается, что она, т. е. душа, переступает меру уважения к самой себе, и впадает в извращенное и необузданное пристрастие к пальме первенства, почестям, почитанию; именно в этих вожделениях и состоит надменность, служащая для человечества источником множества других нелепых и крайне гнусных заблуждений. То же самое сознание благородства души является причиною того, что человек принимает вертикальное положение, но при известном недостатке в темпераменте и чувства меры замечается излишек тех побуждений, под влиянием которых человек усвоил эту привычку, и мы видим, что некоторые персоны держатся уж чересчур прямо и склонны высоко поднимать голову. Действительно, природа, распределяя свои дары, пожелала, чтобы растения (не имеющие ни чувства, ни движения и лишенные тех свойств, какими обладает наша душа) были обращены ногами к небу, а головою погружены в землю (sic?). Животным она присвоила положение, более или менее отличающееся от только что упомянутого, смотря по степени их совершенства: она устроила так, что более презренные и низкие из них совсем не имеют ног и ползают по земле; другим, более совершенным она дала ноги и подняла их голову на более или менее значительное расстояние от земли. А так как человек есть творение более совершенное, чем все животные, и так как он имеет небесную сущность, то природе угодно было, чтобы его голова была обращена к небу; она сняла с него часть земной тяжести, которая заставляет других животных ходить согнутыми и которая могла бы, пожалуй, сделать его неспособным к деятельности и к выполнению предприятий духовных; наконец, она одарила его превосходным темпераментом, отвечающим строю мировых элементов. В самой природе земля, по своему свойству сухая, находится под водою, представляющею собою элемент холодный; воздух же, который влажен по своему естеству, располагается ниже огня, представляющего элемент горячий. Подобно этому относительно сложения человека природа распорядилась так, чтобы холодное было выше сухого, а горячее господствовало над влажным. От преобладания горячего элемента, служащего причиной движения, направленного вверх, зависит и то, что тело у человека вертикально и возвышенно.

Конечно, тут не мало примешано каббалистики и астрологии, но сама сущность описания почерпнута из чистых источников природы.

Никеций дает нам две хорошо нарисованные картинки:

НАРУЖНОСТЬ НАДМЕННОГО ЧЕЛОВЕКА. Брови изогнуты дугою и часто приподнимающиеся; рот большой; веки сильно открыты, грудь широкая; туловище выпрямленное: походка медленная; шея прямая; плечи подвижные; глаза блестящие, большие и быстрые.

НАРУЖНОСТЬ СКРОМНОГО ЧЕЛОВЕКА. Глаза влажные, не слишком открытые, легко смыкающиеся: щеки ограниченного размера, покрытые румянцем стыдливости; движения умеренные: речь медленная; туловище сгорбленное, уши умеренно красные, но главным образом скромность должна усматриваться в глазах и на челе[75].

Гирарделли, толковый и умелый наблюдатель, – если только дело не касается женщин, – долго останавливается над разъяснением вопроса, почему под влиянием надменности приподнимаются брови. Он держится мнения Плиния, по которому надменность бывает сосредоточена в бровях: возникает надменность в ином месте, но здесь ее седалище; она зарождается в сердце, здесь же проявляется и «выражается», и даже: «Во всем теле нет ничего выше и резче бровей (nihil altius et abruptius)». To, что Плиний различает под словами nihil altius, – Джиованни Боннфачио передает так, что поднятые брови – признак надменности.

Почему, однако, поднятые вверх брови считаются признаком надменности? Теолог утверждает, что superbia est appetitus celsitudinis perversae voluntarius (гордость есть произвольное стремление к мнимому величию), и что поэтому надменность обнаруживается поднятием бровей выше их обыкновенного положения.

Порок надменности состоит в желании быть предметом удивления и в склонности преувеличивать свои достоинства, во внушении необузданной и развращенной воли. Поэты, изображая гнев и надменность, также упоминают о дугообразных и приподнятых бровях, как о присущем им признаке и выражении. Данте, например, в XXXIV песне своего Ада говорит о портрете Люцифера следующее:

S'ei fu si bel, com'egli è ora brutto,

E contro il suo fattore alzò le ciglia,

Ben dee ela Iui proceder ogni lutto.

(Если он был настолько красив, насколько теперь безобразен, я осмелился поднять брови против своего творца, то конечно от него должны были произойти всякие скорби.)

Ювенал также пишет в своей V сатире:

Pauperibus miscere puer; sed forma, sed aetas

Pigna supercilio, quando at te pervenit ille?

(Дорого купленный мальчик не станет служить беднякам; его смазливость и возраст выражаются в его бровях; как же ему к тебе подойти.)

И это слово supercilio некоторые объясняют, как обозначающее надменность.

Тот же поэт, желая обрисовать Корнелию, мать Гракхов, в шестой сатире своей говорит:

Malo venusinam, quam te, Cornelia mater

Gracchorum, si cum magnis virtntibus affers

Grande supercilium et numeras in dote triumphos.

(Тебе, Корнелия, мать Гракхов, я предпочитаю генуэзскую поселянку, если только вместе с высокими добродетелями ты приносишь величественные движения бровей (т. е. надменность) и включаешь в приданое триумфы предков.)